— Хорошо
закручено, —
сказал я и
махнул рукой,
давая знак,
что пора
сделать
перерыв.
Потом наколдовал
себе стакан
воды. Том
бесшумно вышел
из комнаты.
Флинт тихо
расспрашивал
Альфарда:
— Trottler — это как
будет
по-английски?
"Магл"? — и повторил,
будто
перекатывая
на языке
слово: — Магл,
магл...
***
Потом
он опять
принялся
рассказывать,
и я так
увлекся, что
даже не
заметил, что
народу в
спальне
стало
гораздо
больше.
Должно быть,
Том
незаметно
привел. Я
заметил
Нотта и Руквуда.
На пороге, опершись
о косяк,
стоял
Долохов и,
приоткрыв
дверь,
небрежно
выдыхал в
коридор дым
от сигареты.
Руквуд
старательно
делал вид,
что не
замечает
такого
нарушения
школьных правил.
А
рядом с
Томом,
неловко
пристроившись
на краешке
стула и явно
чувствуя
себя не в
своей
тарелке,
сидел — ну
надо же! — тот
самый рыжеволосый
гриффиндорец.
Вот
так-так...
Интересно,
зачем Том его
притащил?
Но
я до того
увлекся
рассказом
Маркуса — благо,
не мне надо
было
переводить, —
что не стал долго
над этим
думать. Даже
Розье не обращал
на
противника
никакого
внимания.
— Знаете,
как все его
любили? В
смысле,
Гриндельвальда?
— говорил
Флинт. — Когда
я учился в подготовительной
школе, я
вступил в
Юнгзаубершафт…
Ну, туда
нельзя было
не вступать,
потому что у
родителей
были бы
неприятности,
но я не
поэтому
пошел, я сам
хотел. И вот
мы маршировали
с палочками
наизготовку...
У нас были
настоящие
палочки, хотя
нам было всего
по десять лет
— нам
говорили, что
настоящий
немец может
начинать
колдовать
чуть ли не с
рождения,
потому что мы
не то, что
остальные... А
еще были
барабаны, и
знамена, и
форма,
красивая, как
у взрослых.
Нас выстраивали
рядами, если
был митинг, а
когда появлялся
Гриндельвальд,
мы
салютовали
палочками, и
это было так
ни на что не
похоже… Понимаете,
когда
собрались
тысячи волшебников,
детей и
взрослых, и
все, как один человек...
И я тогда
думал, как
это здорово,
что вот мы
все, и
волшебники, и
маглы — одна
страна, один
народ. Такое
было
счастье... А
когда он
начинал
говорить,
сразу
становилось
так тихо,
никто не
дышал, мы боялись
пропустить
хоть слово.
Слушали и
мечтали
пойти,
умереть за
него, умереть
за Германию...
Маркус
рассказывал,
глядя в
потолок, и у
него было
странное,
мечтательное,
нездешнее какое-то
выражение
лица.
— Это
правда было
счастье,
понимаете?
Колин,
как завороженный,
кивнул. Том
не сводил с
Флинта блестящих,
внимательных
темных глаз.
Альфард
дал мне знак,
чтобы я его
сменил, а сам
полез в шкаф,
где у него
хранились
остатки
последней
передачи,
вытащил
бутыль с вишневым
морсом и
пустил ее по
кругу.
