С этого дня старая выбрасывала остатки и уступила Терезе кухню. И вообще старалась не стоять у той на пути. Тереза же, к чести ее будь сказано, не злоупотребляла своей победой; она была с ней даже более ласкова, чем с Изой. Теперь, когда старая знала свое место, ее можно было любить, закармливать сладостями, ловить ее желания, баловать, как ребенка. Старая же тихо ее ненавидела; после ухода Терезы она долго проветривала квартиру. Тереза была узурпатор: она отняла у нее часть работы.
Дома для сушки белья у нее был чердак, она никогда не имела дела с фреголи[6]; теперь, догадавшись, как обращаться с этой штуковиной, она тихо обрадовалась: как удобно, оказывается, стирать здесь белье. Воду она грела на электрической плите, бойлер же включать не решалась, потому что там что-то «шипит»; а она до смерти боялась взрыва. Однажды, когда Тереза ушла домой, она простирнула свое бельишко — и тут обнаружила в стене ванной комнаты ящик для грязного белья с носильными вещами Изы; старая с жадностью накинулась на тонкие сорочки, комбинации, любовно выстирала их все до одной. Развесить белье оказалось уже труднее; она едва доставала до фреголи. Все-таки не надо было бы Изе продавать скамеечку, сейчас бы ей, старой, не пришлось балансировать на этой дурацкой табуретке с железными ножками. До сих пор грязное белье, сложив в чемодан, уносила с собой Тереза, которая предпочитала стирать и гладить дома; через неделю она приносила его чистым. За это Иза платила ей особо; теперь уж им не придется выкидывать лишние деньги.
Иза, придя домой, только руками всплеснула. Она стояла на залитом водой мозаичном полу, под капелью, льющей с плохо выжатого белья, такая печальная и растерянная, что выжидательная, застенчиво-гордая улыбка на лице у матери в два счета угасла..
— С твоим-то давлением, мама! — сказала Иза. — И вообще… Терпеть не могу, когда каплет за шиворот. В доме есть сушилка, в подвале, рядом с убежищем, но мне гораздо удобнее, когда Тереза забирает белье. Я ей даже мелочи не разрешаю здесь стирать; зачем нам ходить по лужам?
Она поцеловала матери руку, поцеловала в щеку, на мгновение задержав пальцы у нее на запястье. Пульс был хороший, ровный, стирка, слава богу, обошлась без последствий. Иза вышла на кухню разогревать ужин, а старая, опустив фреголи, собрала свое белье: теплые рейтузы, фланелевые сорочки, — чтобы хоть с них не капало дочери на голову, и разложила их у себя в комнате на радиаторе, а потом сидела и переворачивала каждую вещь, чтобы не сгорела. Белье высохло на удивление быстро, словно невидимый жаркий рот дул на него снизу. Разгладив белье руками, она затолкала его в шкаф — и долго стояла у окна, глядя вниз, на Кольцо. Ослепительное, похожее на электрическую дугу сияние било ей в глаза, люди в металлических масках и рукавицах, согнувшись, делали что-то на рельсах, из-под их рук сыпался дождь искр. Похожий на огонь, это был не огонь, что-то другое! «Пештский огонь», — думала старая. Ею овладели беспомощность, страх и тоска.
