Отношения с женщинами у Антала были весьма однозначны. Сколь трудна была эта проблема в интернате, столь же просто все стало в университете. Он порой искренне веселился, глядя на провинциальных медичек; в 1935 году, когда Антал поступил на факультет, они все еще были словно чуть-чуть захмелевшие от собственной смелости, от того, что вместо тихой филологии выбрали себе такое необычное поприще, и всячески готовы были доказывать свою независимость от обывательских комплексов, от страха перед тем, что естественно, что связано с человеческим телом.
Антал принимал то, что они могли и хотели ему дать, и платил за это в той мере, в какой требовала вежливость: танцевал с ними, помогал перед зачетами — и терпеливо выслушивал, когда они плакали и жаловались на судьбу. Университет, стоящий среди вековых дубов, состоял из четырех факультетов, но в общежитии студенты жили все вперемежку; Антал был в добрых отношениях со всеми товарищами по комнате, но друзей выбирал не спеша, придирчиво. Заводилы молодежного союза[17] вскоре оставили его в покое: симпатия Деккера защищала его даже от самых крикливых, а отличные успехи и вопиющая необеспеченность достаточно убедительно мотивировали, почему он не может участвовать в деятельности союза. Однажды, когда его обвинили было в пассивности, сам главный прикрикнул на своих помощников: какого дьявола вы хотите от парня, как он может вступить в союз, если среди его учеников есть евреи, да и вообще все, что нужно для жизни, он получает от богатых городских адвокатов и врачей, — те на порог не пустят члена антисемитской организации. Вкусы, суждения Антала сформировались рано; за венгерской жизнью тридцатых годов, за приходом к власти Гитлера он и его друзья наблюдали, как молодые львы, притаившиеся до времени, напрягшие в пружинящий ком свои мускулы: они знали, время для прыжка наступит, и тогда понадобится вся их сила и ярость. На похоронах директора гимназии он вместе с другими пел траурные псалмы, глаза его наполнились невольными слезами, когда он стоял у гроба, в последний раз глядя на честного и простодушного рыцаря римских доблестей, который куда лучше разбирался в античности, чем в собственном народе.
На похоронах Катона он встретил Винце Сёча. Антал сразу узнал его, хотя тот выглядел еще более потрепанным и худым, чем в прошлый раз, когда в своих совсем не зимних ботинках бежал мимо ампирной колонны голландского мецената. Винце стоял позади всех, скорее снаружи помещения, чем внутри, словно не будучи в силах решить, имеет ли он право присутствовать на обряде, не бросит ли он этим тень на усопшего, бывшего своего одноклассника; когда гроб понесли к могиле, он снова шел в самом хвосте процессии, настороженно озираясь, словно готовый повернуться и убежать, встретив первый же недовольный взгляд.
