— Засеки время. — Сказала Надя Вовушке. — Было пятнадцать минут третьего.
Через двадцать минут, как ошпаренный, с раскрасневшейся и очень довольной рожей Халимон, выскочил от Люськи, и той же рысью погнал в свой двор. Сунулся в сарай. Оттуда вышел с пакетом, на котором с прошлого года полинявшим идолом застыл Дед Мороз. Остановился посредине двора, заглянул в пакет. Огляделся. Дошел до лавки у дверей сарая, взял ковшик. Зачерпнул им из пакета и бросил курам зерно. Ага, значит, ячмень там был. Куры радостно загомонили. Поставил ковшик на место. Еще раз заглянул в пакет, приподнял в руке на вес. Хмыкнул удовлетворенно — дело сделал и себя не обидел. И снова порысил к Люське. Она приняла пакет быстрым движением на пороге и махнула рукой, мол, давай скорее, вали. Теперь вразвалочку, с физиономией, на которой было нарисовано бесконечное удовлетворение, он дошел до своей козы, пасущейся на краю канавы, любовно погладил ее по холке.
Спектакль закончился. Зрители у своих окон от души смеялись.
Учительница Наталья Анатольевна посещала храм каждое воскресенье. Отстаивала службу со смирением. А Наде тяжко было стоять — ноги стали ватными. Голос батюшки укачивал, убаюкивал, впору свалиться кулем на пол и уснуть. Она ширила глаза и изо всех сил старалась внимать голосу, который говорил что-то совсем для нее непонятное. Лик Христа был бесконечно грустен. В глазах его застыла боль. И Надя вдруг вспомнила такие же глаза своего Славика — второго мужа, по сути, с которым прошли ее пятнадцать зрелых бабьих лет после смерти мужа. Не все так гладко между ними было. И все же это была любовь.
Муж был старше Нади на 15 лет. Она вышла замуж за него совсем девчонкой по настоянию родителей — больно хорош и важен был жених. А он сначала увез ее к себе в Саратовскую область. И здесь Надя затужила. Ревела каждый день, скучала по своей Анжерке. Голые степи, ветер — все не то, несмотря на то, что муж души в ней не чаял, и называл не иначе, как Наденька — моя куколка. Она достала его слезами, и они вернулись в Анжерку. Правда, были и другие причины. Он пошел работать на шахту, — работящий, разумный, непьющий быстро пошел в гору. Обрастали добром, детьми. И он успокоился — разве плохо здесь? Она была за ним как за каменной стеной.
Умер он неожиданно. Они возвращались с рынка, и ничего не предвещало дурного. Решили заехать к старшей дочери Маринке. Он остановил машину в ее дворе, заглушил мотор и вдруг откинул назад голову, захрипел, вывалился из полуоткрытой дверцы. Потом три раза вздохнул, словно выдыхая из себя душу. И лицо его стало спокойным. Ни слова не успел сказать ей на прощанье. Она с ужасом смотрела в его лицо, которое становилось восковым и принимало какой-то холодный желтоватый оттенок. Все. Потом она успокаивала себя. Слава Богу, не мучился.
