— Зачем? Оставайся… Вдруг я через неделю вернусь…
— Сомнительно, — протянул Борька и тоже стал собираться.
В симферопольском аэропорту Нину смутило то, как быстро отцу продали в самый сезон три билета на ближайший рейс. Отец показал какую-то бумагу, и Борис, мельком глянув на документ, странно отвел глаза, но ничего не объяснил по-прежнему недоумевающей Нине. В самолете он взял ее за руку.
— Где начало того конца, которым оканчивается начало… — пробормотал Борька.
Нина не отозвалась. Она думала о Женьке.
— Ну, едем! — поторапливал всех брат Бориса. — Едем к нам! Отец с матерью ждут. Напрасно мы устроили в кафе… Надо было сразу дома.
Сестра что-то продолжала бормотать. Помешалась, с жалостью подумала Нина. К ней подошел Леонид, старательно пряча глаза.
— Тебе не нужно туда ехать… Нельзя…
Нина не поняла.
— Как это — не нужно? Почему нельзя?
Ленька принялся с еще большим упорством разглядывать пол.
— Нинка, вечно ты со своими шурупами, как говорил Борис… Ну зачем ты дала телеграмму Зинаиде? Кто тебя просил? Алла слышать о ней не хочет… Она и попросила меня тебя не привозить. Запретила… Ольга Викторовна тоже Зину не переносит.
— Да они ведь ее ни разу даже не видели! — не выдержала Нина. — Как же так можно?! И Зина — жена! То есть вдова… Какое у них есть право не сообщать ей о Борькиной смерти?! Это бесчеловечно!
Леонид виновато потоптался на месте.
— Ты прости… Но ты к Акселевичам не поедешь…
— Значит, они теперь и меня не переносят?!
Нина схватила в охапку свое пальтишко и вылетела на улицу. По щекам рванулись слезы. Она так хотела видеть Алексея Демьяновича, так хотела посидеть с ним рядом, поговорить…
«Вот тебе и вот!» — сказал бы сейчас Борис.
— Борька, Боренька! — заревела Нина и бросилась к автобусной остановке.
Метнувшаяся следом Маргаритка не успела поймать подругу.
Какой-то подвыпивший мужик уступил зареванной Нине место.
— Эх, дамочка! — грустно сказал он. — Всех слез все равно не выплакать… Приберегите на будущее. Я читал: плакать полезно.
Нина смотрела в заплеванное грязью ночное окно. Короткий декабрьский день уже давно сгорел, оплавился тонкой свечой в красном закате солнца. Нина всегда любила темень долгих декабрьских вечеров; все эти коротенькие, мимолетные декабрьские дни с их темноватой недосказанностью, загадочностью, призрачностью и серенькие утра, когда в комнату медленно, словно нехотя вползают ленивые, заспанные рассветы. И окончательно разбудить их некому.
Она вспомнила, как ее когда-то в детстве учила бабушка: «Если вдруг захочешь плакать, сразу скажи слезам, что они тебе не нужны, что ты их не звала, что они пришли сами, без твоего разрешения. Они растеряются и уйдут».
