— Шурупыч, отпусти!
Руками он пытался отбиться от нее, но боль мешала сделать это по-настоящему, в полную силу. Закадычный Борькин друг Ленька метнулся на выручку, но Филипп Беляникин и Олег Митрошин разом мгновенно перегородили ему путь-дорогу. Нина знала, что они в нее влюблены.
Маргаритка смотрела на Нину преданными благодарными глазами. И тут вошла Надежда Сергеевна.
— Что у вас здесь происходит? — строго спросила она. — Нина, отпусти его!
— А он! — исступленно закричала Рита и подлетела к учительнице. — А он, знаете, он меня одной буквой обозвал!
— Буквой обозвал?! — закричал Ленька. — Но ведь человека нельзя обозвать одной буквой! Дура ты! Надо, как минимум, три.
Надежда Сергеевна вздохнула:
— Нина, да отпусти же его!
— Ни за что! — пыхтя от усердия, сказала Нина. — Пусть сначала извинится! Он назвал ее еврейкой! Он антисемит! Это позор!
И весь класс дружно застыл от изумления. Борька имел в виду совсем другое, матерное слово. И все всё поняли, кроме Нины.
— Комариха, прости! — провыл Борька. — А ты, Шурупыч, по жизни дура неотесанная! Вечно ты со своими шурупами! Я совсем не то имел в виду… Другое слово на «е»…
— Борис, какая гадость! — поморщилась Надежда Сергеевна и погладила Нину по голове. — Отпусти его, неземная ты девочка…
Так и повелось.
Насчет слова Нина выяснила все позже. Точнее, ее моментально просветила все та же ушлая и пронырливая Марьяшка. Со временем история с буквой почти забылась, а прозвище осталось.
— Ты мата не знаешь! — хохотал Борька.
Увидев на заборе английское слово fuck, Нина тоже очень удивилась:
— Что это за «фук»?
Шагающий рядом Борис опять расхохотался:
— Неотесанная!
— У вас изумительная дочка! — говорила учительница Тамаре Дмитриевне и вздыхала. Своих детей у нее все еще не было.
Борька продолжал на уроках задумчиво переплетать Нинины косы.
— Борис! — сердилась Надежда Сергеевна.
— Пардон… — отрешенно отзывался он, целиком погруженный в свое занятие.
На литературе в старших классах Борис начал все чаще и чаще устраивать небольшие провокации. Нина удивлялась.
Как-то Надежда Сергеевна, обожавшая Пушкина, сказала, что ориентироваться надо на золотой век русской поэзии — вот тогда никто ляпов и ошибок в версификации не допускал, все было строго выверено. Вершина, классика!
— Но тогда писал не только Пушкин, но и, скажем, Барков, — лениво заметил Борька.
— Ну да… И что же из этого? — тотчас нахмурилась Надежда. — Барков — непрограммный материал!
— Боб, расскажи о не программе! — тотчас влез Ленька.
