Зот Шабалин обнаружил Баранчука поздним вечером на танцевальном пятачке ресторана. Баранчук, имея в груди полный уровень из произвольно составленной смеси «Камю», портвейна «Агдам» и мятного ликера, к неописуемой радости ансамбля и расступившейся публики, исполнял грозно-эмоциональный танец, столь необычный по рисунку, как если бы некий безумный хореограф в слепом творческом порыве решился свести воедино зажигательную лезгинку и надменный шляхетский полонез. Красив же он был!
Тут Шабалин повел себя широко, как настоящий друг и мужчина. Он неожиданно щедро рассчитался за культурный отдых приятеля из собственного кармана, решительно прекратил балетно-этнографические изыски Баранчука и твердой рукой вывел его на улицу. Эдуард был доставлен домой и приведен в чувство с помощью ледяной воды — наружно и крепчайшего чая — внутренне. После чего приятели стали держать совет, где Зот Шабалин, как более старший и опытный, заверил своего непутевого друга в полной поддержке и помощи, как моральной, так и материальной.
По истечении совсем короткого промежутка времени Зот действительно придумал: заехал как-то поздним вечером к Эдику и бросил на стол путевку.
— Здорово, безработный, — весело улыбнулся Шабалин. — Оголодал поди? По баранке соскучился?
Баранчук ничего не ответил, а выжидающе посмотрел на Шабалина и пожал плечами.
— А я вот устал что-то, — вздохнул Зот. — Бери путевку да поезжай, паши себе на здоровье. Ночью все кошки серы. Авось сшибешь детишкам на молочишко, а себе на пряники.
Он, тяжело присев на стул, перебросил Эдику ключи.
Вот тут-то и началось, И поехало. Днем работал Шабалин, ночью — Баранчук.
Возможно, так бы все и продолжалось, и никто ничего не узнал, если бы однажды часов около двух ночи не сел к Эдику приятный молодой человек. Он вежливо поздоровался, назвал адрес, а когда приехали, то оказалось, что номер дома обозначает здание, в котором помещалось управление внутренних дел. Эдик поднялся с молодым человеком на третий этаж, отказался от предложенной сигареты, закурил свои. И началась беседа, длившаяся с перерывами несколько дней.
Не чувствуя за собой почти никакой вины, поначалу Эдуард Баранчук вел себя независимо. Но после очной ставки с Шабалиным вдруг с тоскливой безнадежностью понял, что выпустят-то Шабалина, а его засадят, хотя он, Баранчук, тех двоих, которых просил обслужить Зот, не то что не знал, а и не запомнил. А Шабалин — это Эдик чувствовал всем нутром — прекрасно был с ними знаком, но при виде предъявленных ему фотографий равнодушно пожал плечами: дескать, первый раз вижу.
