Тогда он предложил купить кубинский цент за американский доллар, показывая, что на монете есть портрет Че.
– Польша? Германия?
– Россия.
– О! Россия! Говорит и показывает Москва! Говорят все радиостанции Советского Союза! Дружба! Спутник!.. Э… На здоровье!
Я дала ему песо, чтобы он отстал, присела на лавочку в парке перед отелем и не заметила, как мои глаза закрылись сами собой.
Когда глаза открылись, я чуть не заорала. Надо мной склонился Алехандро. Его лицо было совсем близко, и я невольно отшатнулась.
Он сгреб меня в охапку.
– Ми рейна, я тебя искал по всей Гавана-Вьехо!
– Отпусти меня! Я хочу уехать! Я поеду в офис «Аэрофлота» и обменяю билет на ближайший рейс!
– Я тебя не отпущу!
– Здрасьте! Я в полицию обращусь!
– Ми рейна! Ты можешь сдать меня в полицию, но ты сама сказала, что тебе было плохо в Москве. Куда же ты поедешь?
– Я такой человек, мне везде плохо!
Я зарыдала.
Он поставил меня на землю, заглядывал мне в глаза, тряс за плечи, просил сказать ему правду.
– Какую правду? Какую правду ты хочешь услышать? Не связывайся со мной! Оставь меня в покое!
В конце концов он окликнул знакомого таксиста, мы забрали мой чемодан и вернулись на касу.
Я рухнула на кровать. Засыпая, услышала, как пропищала эсэмэска. Наверное, от мужа.
Я вдруг осознала, что сильно скучаю по мужу, но почему-то не хочу возвращаться в Москву. Представила себе Шереметьево, серый снег, пробку на Ленинградке, толстые животики и вторые подбородки прохожих.
Нет. Лучше здесь. Что бы ни происходило. Пусть все идет, как идет. У меня еще две недели, и я не буду менять билет.
Жаркий воздух пронизан регги и всевозможными запахами. Музыка здесь на каждом шагу: льется из распахнутых окон, брызжет из проносящихся авто, лавиной хлещет из ресторанов, кафе, баров на каждом углу.
Алехандро, заслышав очередную мелодию, начинает подпевать и пританцовывать. Песня о любви.
Мы идем по улице, он поет и посылает мне воздушные поцелуи, прижимает ладони к сердцу и воздевает руки к небу. Срывает алые цветки с какого-то дерева и вставляет мне в волосы. Цветки, как ни странно, не падают. Как в индийском кино.
Солнце превращает в перламутр облупившуюся штукатурку на стенах, рисует тенями балконных решеток причудливые узоры.
Прохожие не удивляются поющему Алехандро, они уважают «энаморадо» – влюбленных. Все улыбаются, некоторые подпевают.
Алехандро хватает меня за руку, и мы ныряем во дворик, где стоит небесно-голубой жигуленок, о который облокотились две томные большегрудые кубинки в ярких платьях. Одна в оранжевом, другая в розовом.
