В 1970 году, без сомнения, довольно трудно представить себе, какой была природа Америки, скажем, в 1900 году. Все нынешнее столетие страна наша только и делала, что отрекалась от пасторального идеала, столь ощутимого в искусстве и литературе XIX века. Одно из последствий технической революции в том и заключается, что нас отрывают от родной почвы. По- моему, мы теряем ориентацию, у нас произошло некое психологическое смещение во времени и в пространстве. Мы можем точно знать, где ближайший магазин самообслуживания и сколько осталось до перерыва на обед; но едва ли кто-нибудь из нас знает свое положение относительно звезд или ближайшего солнцестояния. Ощущение естественного порядка стало у нас ненадежным и смутным. Не тронутых цивилизацией мест остается все меньше и меньше.
Точно так же и сфера инстинктивного в нас сокращается – пропорционально утрачиванию нами подлинного представления о ней. И все же я считаю, что мы в силах сформулировать этическую основу своего отношения к земле – понятие о том, какое значение она имеет и должна иметь в нашей повседневной жизни. Более того – найти такую формулировку представляется мне совершенно необходимым. Создается впечатление, по крайней мере на первый взгляд, что этичное отношение к родной земле – нечто совершенно несвойственное большинству американцев, а может быть, чувство к ней еще только дремлет в них. Очень многие из нас относятся к родной земле безразлично. В силу некоторых особенностей моего жизненного опыта мне трудно понять, как подобное безразличие могло возникнуть.
… Ко-сан точно помнила, где родилась моя бабушка. «Вот тут», – говорила она и указывала на комель высокого дерева, а дерево это ничем не отличалось от сотни других, росших в низине на берегу реки Уошито. Сам я не видел никаких признаков того, что хоть один человек когда-нибудь здесь побывал, произнес хоть единое слово или хотя бы коснулся ствола кончиками пальцев. А вот Ко-сан сумела воскресить в своей памяти даже новорожденную. Вероятно, она припомнила и голос моей бабушки: долго и сосредоточенно вслушивалась в себя, пока, наконец, не услыхала его. В роще стоял неподвижный тяжкий зной. Мне подумалось, что сюда-то, к стволу, наверно, сходятся духи.
Благодаря силе народной памяти Ко-сан могла вызывать в своем воображении тот давний звездопад. Для нее не существовало разницы между ее собственным опытом и общенародным (а в равной мере – между преданиями и историческими фактами). И личный, и общенародный опыт вошли в ее память как нечто единое, и то была память родной земли. Родная земля, которую она видела изо дня в день целых сто лет, как бы и была общим знаменателем всего того, что она знала или когда- либо могла узнать, – а знание ее было глубинным. Всеми своими корнями она была связана с родной землей, из ее глубин черпала силы, и сил этих хватало на то, чтобы встречать все неожиданности и противостоять стихии хаоса. Это также помогало ей находить объяснение разнообразным явлениям, в том числе и таинственным. Вот и звездопад 1833 года не был для Ко-сан случайным, никак и ни с чем не связанным. Страшный световой ливень в ночном небе должен был закрепиться в народной памяти, и Ко-сан немало тому способствовала, вызывая его в своем воображении, а затем передавая словами представлявшееся ее мысленному взору. Для этой цели ей надо было привести звездопад в соответствие со своим пониманием вселенной. А когда она рассказывала, например, о Пляске Солнца, то повествование это выражало ее связь с жизнью земли, с солнцем и луной.
