Холопы седлали для молодого князя чалого Звёздку. Конь зевал, обнажив челюсти; через весь его лоб шла лысина. Грива и хвост были до половины черны.
У крыльца пересмеивались боярские девки и грызли хрупкий, зернистый сахар.
Венцы вроде теремков качались на них, унизанные туманной ряской. Они затормошили его, закричали все разом:
— Отколе идешь?
— Чего смутный такой?
— Да молви что-нибудь! Немта![9]
— Иду я из терема государева, — сказал он, усаживаясь на приступках. — Попугаев смотрел. Я их грамоте учил…
— Потешаешься! — закричали девки. — По глазам видать — обманываешь!
— Да ей же нет. Обучал я птиц государевой титле. Ну и смеху было…
На крыльцо в алой дорожной ферезее,[10] с витой плетью в руке вышел княжий сын Петр.
Холоп, не видя его, продолжал:
— Начал я, стало быть, по букварю титлу вычитывать, а попугаи-то — за мной, по складам: «…всея Русии са-мо-дер-жец…» Не лгу! Истинно так!
— Скоморошишь!
— Мысленно ли то?..
Витая плеть, свистнув по крылечным перильцам, ожгла спину холопа.
— Эй! Што про великого государя молвил?! — заорал, сбегая вниз, княжич Петр.
6
В приказе, куда приставы привели холопа, было чисто и тихо. Медный рукомойник висел у печи. В железных подсвечниках торчали сальные свечи. Дьяк и судья вслух читали доносы и просьбы. Перья скрипели на столах, крытых багряным сукном.
Со двора доносился крик:
— Да мы ж, как воеводе били челом, рубль денег дали, да княгине его полтину, да племяннику гривну, да людям их столько ж! Пусти нас, служивый, вот те крест — негде гроша взять!
— Ступайте! Недосуг нынче.
— Эх ты, рожа жаднущая и пьяная! — раздался голос, и тотчас кто-то быстро побежал от избы прочь…
— Кого приволок? — спросил дородный, большеухий судья у пристава.
Тот, склонившись над столом, что-то тихо сказал.
— Вона ка-а-ак! — молвил судья и задвигал ушами. — Это дело высокое. Надобно учинить особый сыск, тайно. Покамест на съезжую его…
Обитая войлоком дверь съезжей избы затворилась.
Шагнув из полутемных сеней на свет, отрок вступил в клеть с одним малым, забранным решеткою оконцем.
На земляном полу лежали люди. Ноги одного из них плотно стискивались притесанными брусками: он был «посажен в колоду» и заперт в ней на замок.
Рослый детина встал и подошел к холопу.
— Не бранись с тюрьмой да с приказной избой! — молвил он. — Верно?
Холоп тотчас признал человека, шумевшего на дворцовом крыльце.
— Своровал што? Или так — без вины, напрасно? — спросил детина.
Борода у него была светлая, льняная; глаза блестели в полутьме.
