Повесть о Болотникове | страница 5
Дьяк, оборотясь, посмотрел на кричавшую птицу. Взгляд скользнул по столу с лебяжьими перьями и букварем. Усмешка раздвинула заросшее космами лицо. Забавная мысль взбрела на ум.
Он раздельно четырежды хлопнул в ладоши.
Теремные слуги ввели в палату оробевшего отрока.
Синие глаза пробежали по стенному письму, по изразцовым печам, по шафам — полкам с дверцами.
— Ступайте! Не надобны! — сказал дьяк слугам и молвил: — Здорово!
— Здорово, дьяк! Прощай, дьяк! — закричали попугаи.
Отрок, попятившись, боязливо уставился на птиц.
— Диво тебе? — со смехом сказал дьяк. — Не страшись попугаев — они пригожие. Да ближе ступай. Пошто оробел, грамотей?
Холоп нерешительно двинулся к клетке.
— И чин у меня есть, — молвил дьяк, — а грамоте куда хуже твоего знаю. Просто сказать — ступить не умею, по псалтири едва бреду… — Взяв со стола букварь, он протянул его отроку. — Вот што надумал: обучи для потехи птиц грамоте.
Холоп, все еще робея, усмехнулся и, взглянув на клетку, бережно развернул букварь.
Азбука.
На полях — указ-правило. На одном листе голубок и подпись: «Не скоро поймаюсь», на другом — кулак и подписано: «Сильно бью».
— Што тут первое? — спросил дьяк.
— Первое тут большая полная государева титла.
— Сие разумно. А то все «цесарь» да «цесарь». Нешто наш государь немец? Ну, теперь читай!
Цепкие когти стиснули поперечные жерди клетки. Птицы разинули клювы и забили крыльями.
На свету, как тонкая цветная ткань, повисла лазоревая пыль.
— «Великий государь, царь и великий князь Борис Федорович, всея Руси самодержец!..»
— …самодержец! — повторили попугаи.
Отрок внезапно прыснул со смеху.
Затрещина прозвенела под крестовыми сводами. Дьяк быстро вырвал у холопа букварь.
— Ну, ты, шпынь![6] — просипел он. — Кнута не ведал?! — В страхе крикнул палатным слугам: — Сведите его иным ходом, да не шумко, штоб никто не приметил!..
Оставшись один, он долго озирался, вытирая пот.
Вытолканный из теремов холоп брел Ивановской улицей на Варварку, где с весны стояли домочадцы Телятевского.
В Китай-городе, за Гостиным двором, шел правеж[7] — выбивали из должников «напойные деньги».[8] Царь Борис закрывал кабаки, но все же их было вдоволь. В Москве холопу было тоскливо. Заслышав крики, он пошел быстрей…
Вспомнил родной Черниговский край — пчелиные угодья в лесу, куда он, бывало, уходил с Грустинкой. Дупла и пни стояли, залитые медом. Пчелы гроздьями усеивали ветви. Пчел собирали звуками рожка…
Пройдя огородами на княжий двор, он пошел мимо служб и жилых строений.