В общем, мы все равно пошли на эту свадьбу, Семён даже лимузин заказал (но подешевле, мы так решили: если похищение, то наверняка будет потом другой, дорогой лимузин, это важно), а Вовка бумажный пакет у старухи в метро купил. Букет, сказали мы ему, ты ведь купил букет? Нет, говорит Вовка, пакет бумажный купил – и показывает: пакет. Говорит: я проблююсь на этой церемонии, так все это мне погано и мерзко, а вот если в пакет блевать, то родственники, может, и не сильно расстроятся. Хотя они все равно расстроятся, заметил Захар, потому что невесту точно похитят. Как он может ее не похитить: они еще на прошлой неделе на Свинцовой Даче закоптили весь чердак свечным жиром, будто дом трижды сгорел. Она потом сидела на кухне и плакала словом «подонок», распевным, музыкальным Буквально слово-дискография, а не рядовое проклятие. И замуж идет назло, как по горящим углям – будут ожоги или просто втекут черные буквы внутрь кожи? Похитит или останется дома, будет потом звонить с чужих номеров и гундосить второй куплет «Imagine» Леннона, потому что там ее имя якобы зашифровано? Похищение требует сверхчеловеческих усилий, зато награда – вся жизнь, которая якобы где-то там, впереди.
Ну да, да, есть такие свадьбы, которые происходят назло, объясняли мы маленькому Жоре, который хотел купить сто евро в обменнике, но мы его отговорили: до подарков дело не дойдет, воздух весь взопрел тревогой похищения. Понимаешь, иногда случаются сбои в виде счастливых семей, которые счастливы как-то по-своему (родители Захара, например, поженились именно что назло каким-то посторонним Захару людям, и счастлив ли Захар, что родился вследствие этого акта непокорности судьбе? Счастлив, хохотал Захар, посмотрите на мои руки, видите? Мы смотрели на его руки и не видели их, но тело слепое, оно не чувствует телеграфного биения счастья в точках своего превращения в неживую материю!). Понимаешь, большинство людей устраивают свою жизнь как долгий и счастливый эксперимент практического исчезновения исключительно назло тому, чем они не смогли стать вследствие собственного упрямства или неисправимой ошибки. И мы не предатели, вовсе нет, объясняем мы маленькому Жоре, и мы не можем не прийти, мы все друзья, и мы в него верим – он примчит в церковь и похитит ее из-под горящего, рушащегося на глазах алтаря.
Мы едем туда смотреть на горящий алтарь, на расплавленный янтарь, тягучей ниточкой которого зашит ее рот, на блистательный аттракцион похищения, кражи, восторга и лихачества. Он въедет в толпу на автомобиле, думаем мы перед входом, а невеста то ли смеется, то ли подкрашивает щеки чем-то синим и круглым, как коктейльная слива. Бабушкину слезу достает из сумочки и умывается ею в невестиной комнатке. Нет-нет, понимаем мы позже, эффектный трюк – вырвать из рук кольцо и с адским улюлюканьем умчаться прочь (а она, нахлобучив этому дурацкому жениху на голову свою картофельную фату, поскачет вслед, осыпая нас суховатым электричеством, будто японским рисом на прощание; пока-пока, скажем мы, счастливого пути).
