Ветер гонял по двору дождевые капли: взвихривал их, заставлял жестко ударяться о землю и стены... Из меня поднимались образы, как бы сумеречные. Я их не мог удержать... Я хотел бы еще раз опомниться, еще раз попытаться удержать в руках свою жизнь; но жизнь птицы в небе или цветка на лугу была мне так же близка, как собственная... Я мог видеть сны; но кто указал бы мне место, где сны мои сбиваются с пути? Во мне пребывала уверенность определенных жестов: как говорить со свечой или как протягивать руки к сводам - -
Когда же все это станет моим достоянием?
Снаружи были дождь и ветер. Мальчики наверняка скакали снаружи на своих лошадях - и позволяли дождю промочить их насквозь... Я мог бы встать на колени перед чувством, которое вызывала во мне мысль о таких мальчиках.
Я отвернулся от окна, прошел несколько шагов. И передо мной возникла стройная, бледная, удивительно красивая женщина: посмотрела на меня, протянула ко мне руки... Я рухнул перед ней на колени, поцеловал кончики ее туфель. Я ведь не знал, что еще сделать. Я никогда прежде ее не видел, не знал и ее имени, но это не имело значения. Она каким-то образом оказалась здесь, а понять это, как и другие вещи, было выше моих сил. Да и не все ли равно, перед кем ты бросаешься на колени; главное, что так или иначе нас можно принудить к молитве.
Она шла со мной через анфиладу залов к библиотеке; перед одной бронзовой статуей мы остановились; статуя изображала мальчика, обнаженного мальчика, который грезит о себе или о возлюбленной. Мы не обменялись ни словом, и только когда двинулись дальше, женщина тихо заговорила:
- Я родила его, когда мне было шестнадцать, в то время я мало что знала о родах, я кричала; но мужчина прикрыл мне рот; со мной был только он; он не заботился о ребенке, который вот-вот должен был появиться на свет; он зажимал мне рот и кричал: «И даже если ты умираешь, не жалуйся; иначе ты так меня унизишь, что я стану невыносим для себя». Из его слов я поняла, как сильно он меня любит: что он не взял меня, как срывают цветок, - он мне дал. Я была дурочкой, была ничем; но сын у меня родился подобный Богу... Жесты его - большая весть, чем все написанное... Мне так радостно и вместе с тем грустно оттого, что я его мать...
Она наверняка хотела сказать еще что-то; но по каким-то причинам замолчала. Тогда я спросил, как ее зовут. Она не ответила: наверное, не услышала меня; а у меня не хватило мужества повторить вопрос. Внезапно она спросила:
