2. Чтобы все нелегальные наркотики были строго запрещены.
3. Чтобы были разработаны и введены строгие правила относительно пения, смеха, шепота, а также обнимания.
4. Чтобы соорудили специальную клетку из железной сетки для защиты телевизора, и чтобы шнур шел непосредственно из телевизора, который находится в десяти футах над полом, к потолку для защиты провода от тех, кто не дает смотреть телевизор желающим его смотреть. Это свобода слова. Железная сетка должна образовывать квадраты около дюйма шириной, быть достаточно толстой, чтобы воспрепятствовать разбиванию экрана путем проникновения летящих предметов, но всё же позволяя людям видеть телеэкран, хотя и с эффектом вафельницы. Телевещание должно продолжаться.
5. Самое важное. Чтобы пациента Эрика Кеннона со всем уважением перевели в какое-нибудь другое место.
Старший санитар Фламм отправил этот отчет мне, доктору Венеру, доктору Манну, главному инспектору Хеннингсу, директору Государственной психиатрической больницы Альфреду Коулзу, мэру Джону Линдсею и губернатору Нельсону Рокфеллеру.
После того сеанса, когда я был Иисусом, я видел Эрика только трижды, и всякий раз он бывал чрезвычайно напряженным и очень мало разговаривал, но на этот раз он вошел в мой кабинет кротко, как ягненок на поросший травой луг.
Он подошел к окну и посмотрел наружу. На нем были голубые джинсы, довольно замызганная футболка, кеды и серая больничная рубаха, расстегнутая. Волосы довольно длинные, но кожа стала бледнее, чем в сентябре. Примерно через минуту он отошел от окна и лег на небольшую кушетку слева от стола.
— Мистер Фламм, — сказал я, — докладывает, что, по его мнению, ты побуждаешь пациентов… к ненадлежащему поведению.
К моему удивлению, он ответил сразу же.
— Да, ненадлежащему. Плохому. Отвратительному. Я такой, — сказал он, глядя на зеленый потолок. — Мне понадобилось много времени, чтобы понять, на что способны эти ублюдки, чтобы понять, что игра в хороших— их самый эффективный метод поддерживать жизнь в своей долбаной системе. Когда я понял, я пришел в бешенство от того, как меня надули. Вся моя доброта, всепрощение и смиренность просто позволяли системе топтать людей с еще большим удобством. Любовь — это клёво, если это любовь к хорошим парням, но любить копов, любить армию, любить Никсона, любить церковь — тпру, парень, — это напрасный труд.
Пока он говорил, я вынул трубку и начал набивать ее марихуаной. Когда он наконец сделал паузу, я сказал:
