— А внутри как? — спросил Лейф Грундт.
— Там пока еще живут, — пояснил Карл-Эрик. — Съедут в феврале. Не влезать же в чужой дом с фотоаппаратом.
— Естественно, — сказала Эбба.
— Со мной была только старая камера, — словно извиняясь, пояснил отец. — Экспонометр барахлил. Поэтому мне так и хотелось цифровую камеру. Мы будем посылать вам снимки через Интернет каждую неделю.
— Будем ждать, — сказал Лейф.
— А сколько в ней пикселей? — спросил Кристофер.
— Много, — сказал Карл-Эрик, и все замолчали. Часы на стене воспользовались короткой тишиной и пробили двенадцать.
— Надеюсь, вы единодушны с мамой, — сказала Эбба, — и вы точно знаете, на что идете.
— А ты была в Гранаде, моя девочка? — спросил отец, мягко поправляя допущенную любимой дочерью бестактность. — А ты стояла на мосту в Ронде? Смотрела вниз, в ущелье? А ты…
— Папа, я не говорю, что вы совершаете ошибку. Просто хочу быть уверена, что это решение принято не наспех.
Карл-Эрик собрал фотографии и сунул их в конверт.
— Знаешь, Эбба, мы сейчас не будем это обсуждать, — сказал он строго. — Мне же не нужно напоминать тебе про осенние события. В жизни бывают случаи, когда человек принимает вынужденные решения.
— Но спросить-то можно?
— Может быть, кто-нибудь хочет бутерброд перед сном? — В дверях, ведущих из кухни, появилась Розмари. — Или фрукты?
— Ты что, мамочка, с ума сошла? — Эбба засмеялась. — Мы уже пять часов подряд едим, не переставая.
— Я… — У Розмари перехватило горло, она глубоко вдохнула и сделала новую попытку: — Я думаю, может быть, стоит позвонить в полицию.
— И речи быть не может, — твердо сказал Карл-Эрик жене, когда они через четверть часа уединились в спальне. — Делай что хочешь, но в полицию обращаться даже не думай. Я тебе запрещаю.
— Запрещаешь?
— Вот именно. Запрещаю.
Какой странный у него цвет лица. Розмари за все годы такого не видела — сливовый. Она видела этот оттенок на перезрелых сливах, но на лице мужа — никогда.
— Мой дорогой Карл-Эрик… — попыталась она. — Я только думала, что…
— Ты вообще ни о чем не думала, — оборвал он ее со злостью. — Ты что, не понимаешь, что начнется? Как будто нам мало его прежних достижений! Как он мог — явиться на отцовский юбилей и исчезнуть? Черт подери, я даже и думать об этом не хочу! Дрочила Роберт пропал в Чимлинге! Я уже вижу перед собой рубрики в этих поганых газетенках! А ты, Розмари? Мы же говорим о твоем сыне! О Дрочиле Роберте!
Розмари понуро опустилась на край кровати. Она ни разу в жизни не видела мужа в таком гневе. Если я возражу ему хоть словом, его хватит удар — и он умрет.
