Перед зеркалом мне было стыдно за свое припухшее лицо. Новый день не предвещал ничего, кроме жары и скуки. Тамани была не более чем тенью из кошмара. А лицо Леллы с наступлением дня выглядело таким ясным, таким безмятежным, что казалось, будто все начинается сызнова. Даже образ Салима утрачивал во мне всякую реальность. Если по вечерам, на пороге прохладной ночи, он и оживал в моих мечтах, то, скорее всего, лишь по привычке. Ступив на сумрачные тропы моего первого романтического приключения, я вяло барахталась, не в силах выпутаться из этой паутины.
Я произносила: «Салим», и это слово, которое я желала бы видеть магическим, погружало меня в томление, которое поддерживала скука, доводя его чуть ли не до болезненного. Но среди всех обступавших меня воспоминаний на память никогда не приходила ни малейшая черточка лица Салима разве что призрак его голоса. Неотвязными были мысли о моем собственном смятении: те часы в кинозале, когда одного его присутствия хватило для того, чтобы привести меня в странное, какое-то раздвоенное, звонкое состояние; или в кафе, когда под действием нашего общего молчания меня в конце концов охватывало восхитительное оцепенение, превращая в отрешенного от времени наблюдателя, и грохот, катящих по улице переполненных трамваев достигал наших ушей как отдаленный рокот прибоя, последний знак из внешнего мира.
Под конец я стряхивала с себя воспоминания, поднималась, распахивала окно в ночь. Иногда, стоя посреди огромной комнаты, я ловила в зеркале свое отражение. Тогда я замирала, не осмеливаясь пошевелиться; в потемках узкий силуэт казался почти нереальным. От приливов беспричинного восторга на глаза у меня навертывались слезы. Чтобы умерить свой пыл, я заставляла себя спускаться в патио, забавляться игрой воды в бассейне, бродить по безлюдным комнатам. Уж и не знаю, что делало меня такой ранимой и такой счастливой — то ли ощущение своей молодости, то ли безмятежность этого часа.
Сегодня к вечеру Лелла и Зинеб вернулись со свадьбы. За час до ужина Лелла, отдыхавшая в своей комнате, позвала меня. Я оставила Зинеб с ее болтовней и не спеша направилась к ней. Когда она заговорила, я не смогла унять охватившую меня дрожь; лицо ее скрывалось в тени, и лишь голос вынырнул на свет:
— С каких пор ты нам вот так лжешь?
Я не сочла нужным прятать ироническую улыбку. Ответила не сразу:
— Что ты хочешь этим сказать?
Я хочу сказать, что сегодня от Дуджи аль-Хадж узнала о том, что ты перестала ходить на эти знаменитые собрания, о которых прожужжала нам все уши. Она сама пришла ко мне узнать, что с тобой случилось… Я хочу знать, где ты проводила все это время.
