— Ты удачно скрываешь и это.
— Я просто тяну лямку, и ничего больше.
— Все мы просто тянем лямки, и больше ничего. — Эта фраза была подана так, будто Финклер говорил на камеру.
— И вы так же относитесь к своей работе?
— По большей части — да.
— Выходит, вам тоже не сладко.
— „Тоже“ — это значит, как и тебе?
— Как и мне, но я-то еще не старый хрыч. В моей жизни еще многое может быть. Может, и в Сизарс-Паласе когда-нибудь выступлю. Говоря „тоже“, я больше имел в виду отца.
— По-твоему, он несчастлив?
— А как по-вашему? Вы с ним знакомы чуть не всю жизнь. Похож он на человека, довольного собой?
— Не похож, но ведь он такой с детства.
— С детства? Ха! Это изрядный срок. Я вообще не могу представить его молодым. Мне кажется, он всегда был старым.
— А мне, напротив, кажется, что он всегда был молодым, — сказал Финклер. — Представление о человеке во многом зависит от того, в каком возрасте ты с ним познакомился.
Альфредо округлил глаза под полями шляпы, словно говоря: „Только не надо философии, дядюшка Сэм“.
— Мы с отцом не очень-то ладим, — сказал он. — Думаю, он втайне предпочитает мне брата, но все равно я за него переживаю — противно, должно быть, корчить из себя кого закажут. На его месте я бы жутко комплексовал.
— Чего уж там, в твоем возрасте стакан еще наполовину полон.
— Нет, это в вашем возрасте он наполовину полон. А нам стакан вообще не нужен — ни наполовину полный, ни наполовину пустой, никакой вообще. Нам нужна здоровенная кружка, и чтобы в ней плескало через край. Наше поколение хочет все и сразу.
— Наше поколение хотело всего и сразу намного раньше вас. И что?
— Ну, тогда мы просто запойное поколение больших кружек.
Финклер ухмыльнулся, чувствуя, как созревает очередной опус: „Полупустой стакан: Шопенгауэр и поколение больших кружек“.
В этом не было циничного расчета. Неожиданно для самого себя он вдруг начал испытывать к Альфредо подобие отеческих чувств. Возможно, те же чувства он долгие годы подсознательно питал к Треславу, и вот теперь они всплыли на поверхность. В этом было своеобразное упоение узурпатора: ощутить себя отцом чужих детей. Если так, чувства Финклера были зеркальным отражением того, что в тот же самый час переживал Треслав, ощущая себя мужем чужой жены — пусть даже эта жена поворачивается к тебе спиной и обращается с твоим членом, как с какой-нибудь застежкой на платье или лифчике.
Прежде чем они вместе покинули уборную, Финклер дал Альфредо свою визитку.
