— Когда деньги есть, почему же не делать этого?! Он ещё больше денег сделает — всё это с налогов спишет. Вы за него не волнуйтесь! — ответил мой спутник.
— Что значит «спишет»? — спросила я.
— Вы разве не знаете, что в Америке можно меньше платить налогов государству, если деньги умеешь списывать? Сумма денег, потраченная Нортоном на всю эту команду, не облагается налогом. И ему это выгодно. А молоденькие девочки–искусствоведочки? Так что вы не очень-то восхищайтесь. Миллионер знает своё дело!
На следующий день я с ним гулять не пошла, а осталась на обсуждениях.
Большая половина обсуждений прошла, когда принесли на совещание выспавшегося Кузьминского, великолепно оценившего вина заводов Нортона, приехавшего из Техаса на грузовике, в кожаных штанах, сшитых из разномерных кусочков кожи, забранных металлическими нитками, в куртке с висящей бахромой из коричневой замши, нашитой поперёк из той же или какой‑то другой твёрдой кожи; в ковбойской шляпе, в сапогах–ботфортах, с толстой лакированной палкой с набалдашником головы дракона. Одежда господина Кузьминского представляла собой что‑то среднее между ковбоем и трубадуром. Поэта окружали американо–техасские поклонники, приехавшие вместе с ним. Они уносили и приносили поэта на дискуссии.
Один из поклонников был миллионер–сирота, сиротливо смотревший Косте в рот, другой — красивый парень–фотограф, фотографировавший Костины движения, и третий — американский поэт, вкушавший все звуки, произносимые Костей, как поэт.
Техасские ребята положили Костю на ковёр, рядом с ним лёг Даничка, тут же к ним присоединился «Лорд Чернян» — очень важная и чёрная собака Джона Боулта, которой я разрешила ночевать в библиотеке. В течение дискуссии Костя, Даничка и Лорд возлежали на ковре.
Шло обсуждение.
Кто‑то говорил о красоте в живописи:
— Я понимаю, как объяснить чарующую силу образов Леонардо и что хочет выразить художник. Но как объяснить, где красота в картинах Джаксона Поллака, и — что этот художник творит красоту? Как можно это объяснить? Что такое красота? Никто не может дать определение?
Вступил Яша:
— Кант ввёл понятие чистой и свободной красоты, обнимающей собственно только краски цветов, арабески, декоративные украшения. Красивое, считал Кант, есть то, что одной непосредственной формой вызывает в нас незаинтересованное наслаждение…
Костя, Лорд Чернян, Даничка и я слушали тихо. Я всегда слушаю Яшу и Канта.
От лебедей с барахолки началась моя любовь к живописи: как я любовалась лакированными картинками, изображавшими красавиц в розово-алых одеяниях, в зачарованных замках с плававшими белыми лебедями по синей воде! Когда меня брала ночевать моя тётка — горбатая тётя Аня с таким висящим богатством над кроватью, — то я половину ночи проводила с красавицей в алом платье, с венком, сплетённым из лилий и роз, в красоте замка, плавая по озеру. Среди продававшихся на барахолке гвоздей, галош, пыльников, бот, разного, меня пленяли «мадонны в беседках роз». Как я ими любовалась!
