Вот как всё было. Не успел я подойти к одной бодрой старушке лет семидесяти и спросить её, уж не МАКС ли её зовут, как вдруг откуда ни возьмись появился этот милашка Дрейер. С победным видом он прошествовал от входа к прилавку, словно петух по курятнику. В кильватере двигались старые знакомые — фрау морщинистая и фрау надутая (сразу предупреждаю, морщинистая не кудахтала). Многострадальная несушка снова была разодета неведомо во что, а голову её на этот раз украшала какая-то овощная грядка. Конечно, макияж был в лучших традициях, куда же без этого.
Подойдя к прилавку, возле которого стояли родители, Дрейер достал какую-то бумажку и протянул её маме. В ней чёрным по белому на традиционном адвокатском пустобрёшном языке было написано, что за причинение вреда (отравление) подзащитной Дрейера мои родители обязаны заплатить штраф в размере двадцати тысяч евро, и в этом случае дело об отравлении огласке не предаётся.
— О бо-бо-боже м-м-мо-ой, — выдохнула мама, прочитав этот шедевр адвокатской мысли.
Смотрю на папу и вижу, как на лбу его чётко обозначаются две глубокие морщины. Он тревожно смотрит на меня, и в его взгляде я явственно читаю вопрос: ГДЕ, ЧЁРТ ПОБЕРИ, ЭТОТ ТВОЙ КУЛХАРДТ?
Лихорадочно оглядываюсь вокруг, ища знакомую фигуру. Безрезультатно.
МАКС и Кулхардт. Я в беде, а они оставили меня.
— У нас нет таких денег, — произносит отец, и в голосе его слышится отчаяние.
Ни один мускул не дрогнул на лицах Дрейера и его спутниц. Только одна из них (угадай, которая!) продолжает вытягивать ярко-красные губы трубочкой и тихо почавкивать.
Дрейер приосанивается и, оскалив зубы в невыносимо язвительной улыбке, величаво ответствует:
— Право же, вас ждут большие проблемы. Нам придётся сделать так, чтобы ваше славное кафе закрыли, а помещение продали. Хотите ли вы этого?
— Хотим ли мы этого? М-да, такой идиотский вопрос может задать только адвокат!
Что я вижу? В зал входят ОНИ, те, кого я уже отчаялся увидеть! Кулхардт и Липински. Липински незамедлительно здоровается со мной традиционным уже способом, но я практически не замечаю этого. Брюки всё равно пора отнести в корзину для грязного белья.
— Кто вы такой? — вскидывается Дрейер.
— Кто я такой?
— Какое вам дело до того, о чём мы здесь говорим? — запинаясь спрашивает сбитый с толку Дрейер.
— Какое мне дело до того, о чём вы здесь говорите? Прежде всего мне есть дело до вас, шут вы гороховый.
— Какое нахальство!
— Паяц несчастный.
— Вы наносите мне личное оскорбление!
