Джедла на мгновение умолкла, но потом продолжала в задумчивости:
— Но я прекрасно вижу все последствия: он постепенно отдалится от меня, а так как он добрый, то никогда не захочет признаться себе в этом. И его любовь ко мне превратится в жалость. А я не хочу жалости! Вот почему мне надо избавить его от такого испытания. И у меня нет другого способа, как только прибегнуть к уловке. Соблазни его! У тебе для этого есть все. А если что-то не будет удаваться, то я помогу тебе, дам кое-какие советы. Он напрасно станет сопротивляться, цепляться за меня, за свою верность и преданность мне, за свою порядочность и честность. Ты такая красавица! Я действительно считаю тебя очень красивой, и у тебя нет, как у меня, изъянов. Может быть, он не устоит перед тобой. И тогда я смогу оставить его. Это один-единственный выход. Конечно, будет трудно, но давай постараемся!
Это было чудовищно. Джедла говорила так, словно мы уже с ней заключили союз, подписали договор, по которому мне предназначалась сатанинская роль.
Я пыталась прервать ее робкими возражениями — вроде того, что еще ничего не известно и, может быть, она еще сумеет родить и что даже если и нет, то все равно, ведь Али любит ее… Да и вообще, у нее нет права одной распоряжаться их жизнью, их общей с Али жизнью. Ведь ее муж — не вещь какая-нибудь в ее руках, но свободное существо, и что даже в том случае, если мы с ней и заключим такой договор, все равно все будет зависеть только от Али…
— Конечно, придется рисковать, — прервала она меня. — Но, рискуя, ты ничего не теряешь или выигрываешь его.
Она меня едва слушала, ее хмурый взгляд был устремлен в никуда. Потом она посмотрела на меня с ироничной улыбкой, открыто насмехаясь над моей щепетильностью и чистосердечностью. Ей бы хотелось видеть во мне коварство, она предпочла бы иметь дело с бессовестной кокеткой.
И когда она снова заговорила, я поняла по ее решительному и одновременно усталому виду, что никогда не смогу переубедить ее. Она обращалась в моем лице не ко мне.
— Я помню тот день, — говорила Джедла, — когда все резко изменилось, повернуло в другую сторону и стало постепенно выбиваться из привычного русла. В сущности, ни для меня, ни для него не так уж и важно, можем ли мы иметь детей. Дело в другом.
Речь ее стала медлительной, словно она говорила во сне. И я вдруг все поняла. Вспомнила тот самый день, когда мы забавлялись с Али в море и когда впервые я увидела, что он красив; когда, подойдя с ним к Джедле, с непроницаемым видом сидевшей на пляже и наблюдавшей за нами, заметила, с какой враждебностью посмотрела она на меня.
