— А ты, гляжу, до Нобелевок охоч, — заметил Мартинсон.
Митин ничего не отвечал. Конечно, он в некоторой степени лукавил: уже не раз задумывался он над возможностью самому поехать в Зону и на месте увидеть все те чудеса, о которых рассказывал Мартинсон. Но, судя по этим же рассказам, место насколько интересное, настолько и опасное. Здравое чувство самосохранения вопило: «Стой! Что ты делаешь? Тебе не вернуться оттуда, как не возвращаются с войны!» Зуд ученого же приказывал: «Иди. Иди и не оглядывайся. Ты всю жизнь оглядывался на ученый совет, на кафедру… Пришла пора сделать решительный шаг и доказать всем, а себе — прежде всего — что ты способен на Поступок».
Дело, конечно, было не в открытии и премии, не в каком-то уникальном явлении, которое назовут его именем (хотя, какой-нибудь «эффект Митина-Михеева», а еще лучше — «Митина-Мартинсона-Михеева» — это звучит…). Честолюбивых планов у него почти не было. Главное — это все-таки попытаться сделать что-то свое, принять решение — и сделать так, как считаешь нужным. А потом забыть обо всем и по уши погрузиться в работу — самозабвенно, до последней клеточки себя. По крайней мере, ни от кого не придется прятаться, утаивать свои исследования. Да и возможностей на месте, наверняка, больше будет. Натурного материала, опять же, хватит с лихвой.
— Надо подумать, — сказал он, наконец, — с кондачка такие вопросы точно не решаются.
— Да что тут думать!.. — начал было Михеев, почувствовав победу.
— Надо подумать, — отрезал Митин и отвернулся к компьютеру, давая знать, что вопрос на сегодня исчерпан.
— Боги, боги, с кем я работаю! Я работаю с камикадзе, — Мартинсон картинно воздел руки к небу.
Конечно, он забыл, как сам рвался туда, в периметр, обнесенный колючей проволокой, и ничто на свете не смогло бы остановить его полтора года назад.
Митин не спал всю ночь. Ворочался и взвешивал все «за», все «против». Конечно, он понимал, что — сколько бы ни сложить на ту или иную чашу весов каких бы там ни было аргументов — все они вместе взятые не перевесят одного-единственного довода — надо. А ему в Зону именно было надо. Пока отчетливо не мог сказать даже себе, зачем. Но отчего-то имелась крепкая убежденность в необходимости участия в экспедиции. И можно было думать не одну ночь, пытаясь привести мысли к некоему разумному общему знаменателю, подытожить и вынести вердикт. Но Митин не стал делать ничего подобного. Он знал, что, если откажется, отступится на этот раз, то второго уже не случиться и потом он себе такого малодушия не простит.
