Но в этот момент встать эти вопросы могли только перед теми, перед кем они стоят постоянно.
Для меня в Ларисиной песне, как и во всех ее стихах, было меньше о том, что у меня есть, и больше – том, чего мне недостает.
А значит, о том, чего я хотел бы хотеть.
Она рассказывала обо мне больше, глубже, интересней, а значит, лучше, чем я сам рассказывал себе о себе.
В этой песне, как и в моей жизни, не было тоски, но была грусть. Грусть по тому, что еще не сделано…
…Обнаженная любимая женщина прекрасна, и если какой-нибудь мужчина не признается в том, что хотел бы видеть любимую женщину обнаженной, значит, он признается в том, что он лжец. Или – глупец.
Обнаженная Лариса на берегу, с гитарой в руках, была прекрасна и как женщина, и как поэтесса.
Это был готовый образ и для поэмы, и для романа, и для картины, и для гимна.
И сама она была и поэмой, и романом, и картиной, и гимном…
…Слушая песню Ларисы, я так задумался, что не обратил внимания на то, как быстро в лучах рассветного солнца туман рассеялся, проясняя пологий берег, на самом верху которого мы поставили свою палатку. И когда со стороны берегового откоса раздались аплодисменты, я просто повернул голову в ту сторону, не совсем понимая, что происходит.
Тут я вспомнил, что ночью, то ли сквозь сон, то ли наяву, мне показалось, что я слышал шум моторов проезжающих или подъезжающих машин.
Теперь оказалось, что кроме нашей палатки на склоне за ночь было поставлено еще несколько таких же временных обителей, отличающихся друг от друга только раскраской.
Разумеется, палатки не пришли на склон у реки сами, и в них были люди.
И этих людей разбудила песня Ларисы.
Разбудил ее голос.
Людей оказалось много. Но никто из них не был лишним…
…Сейчас не то время, когда барды собирали стадионы, но я видел залы, в которых выступала Лариса.
Я видел людей, специально приходивших для того, чтобы узнать то, что она могла сказать людям, пришедшим услышать ее.
Но это были люди, знавшие – куда они идут.
А сейчас, на берегу реки, Ларису слушали люди, которые искали уединения. И песня Ларисы оказалась тем, что именно нашли эти люди в своем поиске.
Именно тем, что людям было нужно.
И ладошными звуками каждый из этих людей отдавал дань и Ларисе, и самому себе.
Люди, стоявшие у палаток, были разными, но во всех нас оказалось много общего.
И в этот момент это общее стало главным.
Выходило так, что иногда то, что люди одинаковые – не является их недостатком.
Меня не смутило то, что все стоявшие у палаток видели мою поэтессу обнаженной – Лариса была не голой женщиной, а символом откровенности, символом правды.
