Автомат. Багет. Клюква, – окончательно запутавшись, он встряхнул головой и, наскоро
обтершись полотенцем, вышел из ванной комнаты.
Семантика мироздания беспокоила Авдеева и за завтраком, и после, когда он собирался на
работу, с декадентским изумлением вопрошая себя, отчего брюки называются именно
брюки, а не кожаны, почему пиджак именуется пиджаком, а не кругаликом и почему слово
«вакса» несет в себе столь явную угрозу.
«Я схожу с ума, - пугливо шептал он на пути к стоянке. - Спятил». Но все же, ведь это
неоспоримо, если прислушиваться, по-настоящему прислушиваться к словам, то их
омерзительная искусственность становится очевидна. Это люк над пропастью - стоит его
приподнять и бездна явит себя во всей своей чудовищной красоте.
Машина долго не хотела заводиться, кряхтела и порыкивала. Авдеев раз за разом
проворачивал ключ в зажигании, стараясь не думать о метафизической омерзительности
слова «ключ». Наконец мотор завелся, утробно рыгнув облаком черного дыма.
-Черт-те что происходит, - пожал плечами Авдеев, - надо ехать на СТО. А некогда. И
почему, собственно, надо? И кому? Едет и едет. Я не могу заниматься всем, в конце
концов! Я не Шива Махараджа! - последнюю фразу он выкрикнул и тотчас же испугался,
что его услышат охранники стоянки и, возможно, сочтут душевнобольным.
К серому, удивительно грязному зданию редакции он подъехал в ужасном расположении
духа. Революция слов в голове уступила место черной тоске.
Проходя мимо сонного полуслепого вахтера, он не поздоровался и с подлым
удовольствием отметил, что старик засуетился в своей стеклянной конуре.
«Пусть теперь гадает, кто это прошел, пусть мучается, как я!» - Авдеев ухмыльнулся, но
пройдя полпролета, устыдился.
Дверь его крошечного кабинета была приоткрыта. Судя по звукам, раздававшимся из
комнаты, Скарабич, маленький и сильно пьющий корректор, что делил с ним кабинет, уже
пришел. Авдеев поморщился. Крысоподобный и диковатый Скарабич, полутатарин-
полуеврей, «человек мира», как он неоднократно называл себя, раздражал его до скрежета
зубовного.
«Гляди-ка, - озверело подумалось ему, - каждый день пьет ведь, как свинья, и не сдох. И
поди не задумывается ни о семантике, ни о смысле. Все ему, как медведю, - впрок».
Почувствовав, что ненависть к Скарабичу стала почти осязаемой, Авдеев толкнул дверь
ногой и громко, по-хозяйски топая, вошел в кабинет.
Михаил Невадович Скарабич сидел за столом в дикой, не по сезону расстегнутой,
