состояния, обильно украшая их цитатами из беллетристики.
- Вот, скажем, был бы я… скажем, идальго! Нет, кабальеро! Я бы бросил все к
чертовой матери да и украл вас! А! Как вам это, Марфа Сергеевна? - при слове
«это» он снова скабрезно подмигивал. - Украл бы и увез, словом, в Испанию.
Коррида, ла-ла-ла, торреодор! Торро! Торро! Быкко! Я, знаете ли, в
университете интересовался всем испанским. А вы, Марфа Сергеевна, завтра
что делаете?
Так продолжалось ad nauseum. Дмитрий Германович вещал о пирамидах и
тайнах, сокрытых в глубинах Карибских морей. Порой он принимался
цитировать стихи собственного сочинения. Иногда даже пел, подвывая по-
звериному. Марфа же молчала, стиснув руки коленями, крепко зажмурившись
внутренне, сосредоточенно думая о своем.
Мнилось ей в эти сомнамбулические моменты сумеречное, подвешенное. То
казалось ей, что Дмитрий Германович несомненно толстый дегенерат с
отвисшей нижней губой и перхотистыми бровями. То думалось, что ей сорок
три, и то, что скрывается под строгой воспитательской юбкой, уж не столь
привлекательно, как раньше. То вдруг вспоминались вчерашняя рыба,
оставленная в морозильнике, и вечно подтекающий унитаз. Виделась
старушка-мать, которая третий месяц кряду не узнавала ее и то и дело
пыталась убежать из дому, растерянная, туманная, ускользающая. Грезила она,
отчего-то, о воздушных кораблях и людях с крыльями. Но более всего
раздирали ее два противоречивых чувства. Хотелось ей с размаху огреть
Дмитрия Германовича предпочтительно чем-то тяжелым, так, чтобы голова его
раскололась на несколько несуразных частей, посредине одной из бредовых
фраз его. В то же время она жалела Дмитрия Германовича, жалела и
ненавидела себя, свои 250 долларов в месяц плюс подарки от родителей
подначальных ей детей, свои 38 квадратных метров плюс балкон, свой
развивающийся целлюлит, морщины вокруг глаз, запах изо рта и боли в низу
живота, что холодными клинками пронизывали все тело, заставляя дрожать.
Противен был ей Дмитрий Германович глупая плюшевость, несусветная
обыденность, вонь, что исходила от ауры его. Противна была и она сама себе.
Монологи Дмитрия Германовича обычно заканчивались внезапно, как по
щелчку. То происходила ментальная эякуляция, после которой он терял ко
всему интерес, съеживался, бросал нервный взгляд на заднее сиденье, где,
свернувшись клубком, спал жирный Антоха, пожимал плечами, улыбался
растерянно, сипел. Кашлял.
Марфа поднималась на пятый этаж, гребя ногами вязкую пыль. Казалось, ступеньки
