зверски избивает кошку молотком, Евгений Валентинович жмурился и исходил весь от
едкого страха, знакомого лишь старикам.
- Боже, Боже, - шептал он и косился набожно в потолок. В растрескавшейся штукатурке, в
темных влажных пятнах, всюду, виделись ему зловещие предзнаменования.
- Вы не знаете, как там кошка? - дико испугал он как-то санитарку, клещом вцепившись ей
в руку.
Тело Евгения Валентиновича шло на поправку. Душа же его мало-помалу увядала, словно
цветок, отрезанный от стебля. Постепенно старик переосмыслил всю свою жизнь и с
вялым ужасом не обнаружил в прошлом ничего, кроме топкой рутины. Большую часть
последних тридцати восьми лет он отдал работе в учреждении, преданно занимаясь делом, не принесшим ему ни довольства удовольствия, ни пользы. Сослуживцы не любили
старика, перешептывались за спиной. В свои шестьдесят два года он до смерти боялся
сокращения кадров, понимая одновременно и то , что его нынешняя должность являет
собой не более чем синекуру и то, что рано или поздно скучающий начальник отдела,
глядя несколько в сторону, сдавленно объявит о его увольнении. Страх его носил характер
дуальный, несколько даже сюрреалистический: с одной стороны, Евгений Валентинович
осознавал абсолютную бесполезность своей нынешней работы, с другой же - опасался, что
будучи уволенным вскорости умрет, не зная, что делать дальше. Порой, впрочем, снилось
ему, что он сам с грохотом и скандалом врывается в кабинет начальника, огревает
последнего тяжелой мраморной пепельницей по блестящей лысой макушке и обретает
свободу. Во снах этих Евгений Валентинович использовал большую часть смелости,
отпущенную ему высшими силами.
Рутина не отпускала его и в семейной жизни. Со временем похоть уступила место
спокойной привязанности к молодой жене, сменившейся через несколько лет привычкой.
Но и та превратилась в постоянное тихое раздражение, не покидавшее его ни на секунду.
Втайне он подозревал, что и жена, и угрюмый сын давно ненавидят его и ожидают
неминуемой гибели. Приходя домой, он успокаивался лишь закрывшись в туалете. Там,
прикорнув на шатком унитазе, он чувствовал себя почти хорошо.
Сны Евгения Валентиновича мало чем отличались от яви. Помимо редких видений о
пепельнице, что оставляли после себя фиалковый привкус свободы, грезил он и о
женщинах, которых не полюбил в своей стерильной жизни, и о путешествиях, которых не
совершил. Большая часть сновидений, впрочем, была связана с работой.
- А ведь я мог бы стать капитаном! - пищал кто-то бесформенный, малопонятный в
