приятелем и однокашником - Ляховым. В этот момент проезжавший мимо
велосипедист пребольно толкнул его передним колесом в голень - Евгений
Валентинович шагнул вперед, размахивая пухлыми ручками, и повалился
боком, ударившись головой. Велосипедист, вихляя, проехал еще несколько
метров и чудом избежал столкновения со стареньким «Запорожцем», который в
свою очередь пошел юзом и остановился, аккурат размозжив левую ногу
Евгения Валентиновича.
Прибывшие через три часа хмурые санитары долго стояли подле заплаканного
старика - водителя «Запорожца» и увлеченно обсуждали шансы Евгения
Валентиновича не остаться калекой:
- Гляди-тко, милай, - дружелюбно басил один из них, высокий, немытый
мужчина лет пятидесяти. - Ногу как вывернуло. Прям штопором!
- Заковыристо, - соглашался заплаканный старичок, культурно поплевывая.
Евгения Валентиновича разместили в госпитале ветеранов с помпой, в
коридоре. Пьяненький врач суетливо, но без спешки осмотрел
многострадальную ногу и буркнул: «Ампутация». Вечером ногу отняли.
Прошло несколько дней. В тихой, затуманенной мучениями палате прикованный к
несвежим простыням Евгений Валентинович пребывал в некоей полутьме. После
ампутации все мысли и чувства его поначалу обратились к навек утерянной ноге. Старика
мучили галлюцинации. То казалось ему, что санитарка, помогая ему взгромоздить зад на
судно, издевательски шепчет: «нога... нога…», то вдруг виделось, будто врач-интерн,
проходя мимо открытой двери в палату, глодал что-то огромное, левое, завернутое в
бумагу. Впрочем, буквально через несколько дней он вдруг поверил, что нога отрастет. Так
вот, просто и без затей.
- Чем я хуже ящерицы? - блеял он жалобно.
Врачи и нянечки побаивались старика и надеялись, что он скоро умрет.
На удивление немощный поначалу Евгений Валентинович вдруг пошел на поправку.
Втайне от окружающих он то и дело ощупывал культю под бинтами, весело кивая. Нога,
по его мнению, существенно подросла.
Мысли о ноге дьявольским образом трансформировались в его голове в мысли о старой
кошке невообразимой расцветки, что жила в их трехкомнатной «сталинке». Его отчего-то
совершенно не беспокоил тот факт, что ни жена, ни родственники, ни коллеги по работе к
нему не приходили. Раздумья об этом были фрагментарными, как воробьи, что
копошились на подоконнике его палаты, поклевывая страшные мясные крошки. Кошка -
вот кто занимал большую часть его внутренней империи. Сладко ль ей живется без него?
Сытно ль ее кормят? Не поколачивает ли ее жена? При мысли о том, что дородная жена
