пасть. Осклабился акульим ртом и непрожеванно заурчал:
- Тихо, тихо, юродивый. Тебя я напоследок оставлю. Будешь у меня пажом при дворе
хаоса. Вселенная четвертого типа, - он с презрением плюнул раскаленным металлом на
ногу Снарядова. Поэт взревел, дернулся, но щупальца лишь плотнее сжались на его теле.
- Быть ей здесь.
- Ты водку ль принес? - взъярился он, - давай сюда шмурдяк. Выпьем как отец с сыном.
А, впрочем, все равно. Вся эта шелуха… слишком человеческая шелуха. Я теперь…
Внезапно Степан ринулся вперед. Как в тумане, полумертвый от боли Снарядов увидел,
что в руках у него появилась бутылка водки… Нет, не бутылка, а кусок бутылочного
стекла, сияющий, как бриллиант. С несуразной нервной быстротой Степан ухватился за
отца правой рукой и ткнул осколком покойника в глаз.
Бальтазаров заорал, и вместе с ним заорал дом: вопили трубы, корчились в агонии стены, мгновенно вспенился линолеум, и потекла мебель. Весь дом ходил ходуном, ревел,
захлебывался. Щупальца, опутавшие тело Снарядова, сжались в чудовищных
конвульсиях. В последнюю секунду своей жизни поэт услышал почти блаженный хруст
собственных костей.
Степан, балансируя на шатающемся скользком полу, выдернул осколок стекла из
отцовской глазницы и запустил им в окно. «Не разобьет!» - пронеслась запоздалая мысль, но оконное стекло разлетелось тысячью крошечных осколков, и в образовавшийся проем
хлынули голуби.
- Я – а-а-а-а-а-а-а наме-е-е-естни-и-и-и-ик!!! - орал Бальтазаров. Из глазницы его обильно
текла вязкая тьма, - Азиму-у-у-у-ут!!!
- Я здесь, - пророкотал голос. - Ты - никто.
За миг до конца Степан узрел похоронного старика в фетровой шляпе и неказистом пальто, висящего за окном. Он держал за руку девочку-гидроцефала, мать голубей, исторгающую
из своей головы все новые сонмы птиц.
- Ведь это я его впустил! - запоздало понял он, - я открыл папу его ключом!
Голуби ухватывались за клочья тьмы, извергаемой Бальтазаровым-вратами, и уносились
прочь. Летели в каждый дом, к каждому сердцу.
Старик потянул разом удлинившуюся руку к Степану и погладил его по голове.
- Хороший песик, - прошептал он.
И выключил свет.
Переход
Алена проснулась в пять часов утра со звоном в ушах, что подобен был звуку
тонкой лопнувшей струны. В голове тлел давешний сон, щеки были мокрыми
от слез.
«Что он сказал? Что он успел сказать?»
Ускользающий образ Андрея, слова, вызвавшие горе и страх. Там, в тумане
сновидения, она стояла в коридоре, глядя прямо перед собой. Узкий темный
