Значение сказанного дошло до Серегина не сразу.
— Ночью? — пробормотал Серегин. — Сегодня?
— Очень боевой парень! — сказал подполковник, будто не расслышав вопроса.
Наконец Серегина озарило:.
— Товарищ подполковник, это — разведчики?
— Возможно, — ответил Захаров, хитро прищурившись.
Веснушки и облупленный нос обыкновенного парня вдруг предстали совсем в ином освещении. Кто бы мог подумать! Да ведь так и надо, чтобы не могли подумать. Разведчики и должны быть совершенно обыкновенными. Значит, и тот иконописный старичок, и юноша в майке, и девушка!.. Серегина будто ударило током. Вот тема! Вот материал! Наконец-то! Он уже видел газетные страницы, рубрику «В тылу врага» и заголовки: «Обыкновенный парень», «Ночной переход»… Только бы согласился подполковник! С надеждой глядя на него, Серегин сказал:
— Вот вы как-то говорили, что надо больше показывать работу разведчиков. Так у меня есть замысел…
— Нельзя, — перебил Захаров.
— Что — нельзя?
— Да вот это самое. Уж я знаю, чем вы, газетчики, дышите. Нет, брат, это — запретная тема. Зачем нам гестапо на след наводить?
Серегин уже понял, что действительно нельзя, но все еще цеплялся за свой замысел.
— А если так, товарищ подполковник: вы мне расскажете факты, а портреты людей и обстановку я дам вымышленные.
Захаров покачал головой.
— Все равно. Месяца через два после войны — пожалуйста.
— Не раньше? — упавшим голосом спросил Серегин.
— Никак не раньше.
Взглянув на огорченное лицо Серегина, подполковник хлопнул его по коленке.
— Ефанов, командир разведподразделения дивизии Аникеева, слышал я, очень удачный поиск сделал. Среди бела дня выхватил из обоза двух эсэсовцев. Один, когда его брали, кусался. Но все-таки взяли и через перевал провели очень аккуратно. Смелая и хорошо рассчитанная операция. Вот и напишите.
Через пять минут Серегин уже был твердо убежден, что именно разведчики Ефанова и есть та настоящая тема, на которой он покажет себя как зрелый журналист.
4
Распростившись с Захаровым, Серегин перебежал шаткий мостик и появился в редакции уже в состоянии энтузиазма.
Рабочий день был в разгаре.
Наборщики стояли у кассы и, раскачиваясь, будто выклевывали из гнезд свинцовые литеры. Корректор Бэла Волик подчитывала, твердо и отчетливо выговаривая двойные согласные: «Артиллерийским налетом… Раненный в грудь…» Корректор Аня Ветрова сверяла по длинной узкой гранке. Время от времени она выводила на чистое поле от неправильно набранного слова длинную черту, называемую вожжой, и помечала, какой буквой надо заменить ошибочно поставленную. У широкого окна раздавались длинные очереди «ундервуда», содрогавшегося под энергичными пальцами Марьи Евсеевны — уже седеющей, но необычайно деятельной женщины, с остреньким носиком и проворными черными глазками. Марья Евсеевна знала все и всех, и до всего ей было дело, и обо всем она могла высказывать свое суждение.
