А на исходе последней разговорной минуты Андрей делал шаг к окончательному примирению:
— Дашенька… Я… Я учусь молчать.
— Учись, родной. Вот ведь ты какой милый.
Дашенька уже очень загорела. По утрам она смотрела дельфинов, они играли в море совсем как люди. А вечером Дашеньку ожидала уже сладившаяся и совсем неплохая компания — молодые женщины и мужчины.
Была, например, среди них Елена Скворцова, которая каждый день меняла туалеты, такая вот модница, — ее не видели дважды в одном и том же платье, ее не видели дважды в одном и том же купальнике.
Был в компании и молодой кинематографист по имени Кеша — он прекрасно плавал кролем. Он вообще был довольно интересен и давал понять Дашеньке, что она ему по сердцу, он многим молодым женщинам давал это понять.
* * *
Иногда Дашенька звонила своему шефу и интересовалась — как дела? Все ли в институте идет гладко?
Директор отвечал:
— Дела-то идут. Но скучаем без вас, Дашенька… Скучаем.
И это было правдой. В предприемной без нее стало вдруг безлюдно и пусто. «Вернется Дашенька, потолкую с ней, посоветуюсь — а уж тогда буду делать дело», — думал посетитель и, постояв в предприемной минуту-две, уходил прочь.
Жизнь в институте продолжалась, как и положено, но несомненно, что дни и часы этой жизни изменили свою окраску на более серенькую. На более тусклую, на более будничную. Потому что Дашенька — это уже была не только молодая, и ласковая, и смягчающая деловые неурядицы женщина. Это было уже понятие. Это было уже нечто из сферы образов — ДАШЕНЬКА. Как зелень листьев. Как весна, которая для человека не только весна и не только очередное время года. Как дождь, который для человека не только дождь.
Дашенька позвонила в Москву своей новой подруге Гале, велела зайти и проведать Андрея — подействовало ли на него одиночество и научился ли он наконец молчать? пошел ли урок впрок?.. Дашенька догадывалась, что каш он не варит и что ему сейчас несладко. Но хватило ли этого для перековки? — вот вопрос.
И кажется, хватило.
Подруга Галя навестила и была поражена — Андрей был не только катастрофически худ, он еще и одичал. Он ни разу за все эти дни не выходил из квартиры. Отвык. Дашенька уж давно отучила его от улицы. Он был весь домашний. Он бродил по квартире и грыз сухую макаронину, от голода его шатало. Правда, мозг его функционировал и работать он продолжал — стол был завален листками, свежеиспещренными цифрами и формулами.
Галя сказала:
— Вы же дикий человек…
