В соседних кустах послышался шорох, и на свет вылез Жира, задумчиво проверяя состояние своей ширинки; он был похож на изголодавшегося маньяка, живущего в лесу и страдающего перманентным утренним похмельем. Он влез за стол, посидел немного и снова стал что-то старательно вырезать.
— Я чуть не нассал кому-то в спальню, — сообщил он.
— Пошел бы на кухню, — сказал Хеннинен. — Кстати, я рассказывал вам, как я однажды ссал с этим, как бишь его звали…
— Рассказывал, — сказал Маршал.
— Угу, не надо, не рассказывай больше.
— Ну, нет, так нет. А я рассказывал… хотя ладно. А знаете что? Мне почему-то вдруг ужасно захотелось любви.
— У, мой мальчик, — усмехнулся Маршал. — Она у нас теперь только по талонам.
Все снова замолчали, а Хеннинен надулся. Он выковыривал из нагрудного кармана платяные катышки и выкладывал их в ряд на столе. Жира наблюдал за божьей коровкой, ползущей по краю скамейки. Маршал застыл на месте, словно это оцепенение могло как-то примирить его с чувством вины, внезапно захлестнувшим все его рецепторы, и было напрямую связано с тем холоднокровным отрицанием любви, о котором он только что говорил.
Неожиданно над их головами послышался отчаянный крик чайки, и через секунду на стол шлепнулась противная бело-серая масса, самая жидкая часть которой отскочила от поверхности стола и мягко приземлилась на левый рукав черной куртки Хеннинена.
— Спасибо, — сказал Хеннинен и вытер пятно другим рукавом.
— Мне тут пришла мысль, — засмеялся Жира, — только не обижайтесь, я вдруг подумал, что она у нас теперь по панталонам.
— Кто?
— Ну, любовь.
— Да уж.
— Да ладно вам, ведь здорово придумал. Не обижайтесь.
— Но коли уж эта тема не вызывает бурных восторгов у населения, — проговорил Маршал, — осмелюсь спросить, и что дальше?
— Мне по-прежнему хочется любви.
— А мне хочется чем-нибудь заняться, — ответил Жира. — Или, по крайней мере, хочется, чтоб захотелось.
— Хочется вроде как перейти к началу нового начинания, — сказал Маршал.
— Хочется вроде как сделать, пока не загремело, и облизать, пока не капнуло.
Когда наконец-то вошли в раж, все завертелось словно само собой. Враз были собраны все пустые бутылки, часть которых оставалась еще от прошлых посетителей, получился целый пакет, все окурки были аккуратно зарыты в мягкий песочек, казавшийся при ярком свете солнца совсем прозрачным, потом встали, постояли и еще немного постояли. Когда стояли, почему-то захотелось вдруг сказать, что надо же, они даже и не заметили, но потом пришла мысль, что после этого надо еще что-то сказать, какое-то продолжение, но в голову ничего не приходило, а потому стояли молча.
