— Можно, коль мыслить не научимся. Ты, Легат, да и другие, могут, пока не поздно, назад вернуться. Работенка предстоит не из легких.
Легат кисло осклабился.
— Не пугай, Каин. Не в таких переделках бывали.
Кувай почему-то на слова Легата слегка усмехнулся, что не осталось без внимания Ивана. Он цепко приглядывался к каждому сопутнику, ибо не так еще глубоко знал воров, пошедших за ним.
Камчатка, после сложения с себя полномочий вожака, все больше отмалчивался. Он безоговорочно принял предложение Каина, но в дальнейшие разговоры не вмешивался. Был хмур, замкнут и постоянно о чем-то думал.
Ивану можно было только догадываться о его мыслях. Несомненно, переживает. Нелегко втягиваться в новую для него перемену воровского бытия. Был хозяином воровского мира — и вдруг, совершенно неожиданного для многих гопников, стал простым вором. И эта резкая перемена может надломить Камчатку, как внезапно поверженный дуб, которому уже никогда не подняться и не тешить глаз братвы, привыкшей к тому, что могучее древо будет стоять вечно.
Тяжело сейчас Камчатке. Может, разговорить его, чем-то одобрить?.. Глупости! Настоящий вор к любому утешению относится с презрением. Да и не тот Камчатка человек, чтобы окончательно сникнуть. Через день, другой он придет в себя и станет добрым помощником в делах Каина.
* * *
По владимирской дороге шли в сряде[67] простолюдинов. Васька Зуб, было, заартачился:
— Мы что, голь перекатная, Каин? Мошны, слава Богу, на самую добрую сряду хватит. Можно, чай, и прибояриться.
— Бояре в каретах ездят, Вася.
— И мы любую карету можем заграбастать. Перо к глотке — и вся недолга.
— Ну и прощай Макарьевская ярмарка!
— Чего так?
— Слух о грабеже тотчас дойдет до Москвы, нагрянут сыскные люди, а мы должны податься в какую-нибудь Тмутаракань. Так что иди в дерюжке и не брыкайся… И вообще, братцы, если жаждите удачно достичь до ярмарки, — ни малейшего воровства, ни какой бузы на постоялых дворах.
— А мерзавчик?[68] Ужель с денежкой-то и не гульнем? Чтобы дым коромыслом!
— Это голь-то перекатная? Буде, Зуб! Твое головотяпство вмиг артель загубит, — жестко произнес Иван.
Зуб оскорблено фыркнул. Остальные же воры ни на что не обижались, во всем положившись на Каина.
А Камчатка лишний раз уверился в очередной правоте нового вожака.
Владимирская дорога была оживленной. Сновали мужичьи подводы, купеческие повозки, брички и тарантасы, дворянские кареты. Сновали и пешие люди: некоторые в сапогах через плечо (сберегая обувь), многие же в лаптях; одни направлялись в Москву, другие, по всей вероятности, в близлежащие села; у всех за плечами котомки.
