Ванька, конечно же, был голодный, а потому с жадностью принялся уплетать румяный сдобный калач.
— Я тебя буду каждый день подкармливать, Ванечка.
Узник диву давался. С какой это стати полюбовница Филатьева стала спасать его от голодной смерти?
— А ты не боишься, что лиходея подкармливаешь? Купец прознает, плетей не оберешься.
— Не прознает. Сюда, кроме меня, к Потапычу никто не ходит.
— Не зарекайся. Может и Митька Косой ненароком заглянуть.
— Тоже мне Малюта Скуратов[37], усмехнулась краешками полных малиновых губ Аришка. — Скажу словечко — и словом Петру Дмитричу не обмолвится, язык прикусит.
— Что за волшебное словечко?
— И впрямь волшебное. Побегу я, Ванечка.
Ванька проводил девку вопрошающими глазами. Ванечка! В жизни никто так не называл, — ни мать, ни отец. И вдруг!..
Правда, он иногда замечал на себе ее мимолетный улыбчивый взгляд, но не придавал этому значения. Почему-то ни одна из дворовых девок не вызывала у него никакого интереса, ибо Ванька полагал, что девки — люди и вовсе никчемные, способные лишь ублажать хозяина, коего он перестал уважать чуть ли не с первых дней своего пребывания во дворе Филатьева, ибо именитый купец не только девок, но и своих крепостных мужиков за людей не считал.
Крут был Петр Дмитрич, никогда доброго слова от него не услышишь, знай, орет: дармоеды, быдло! Нередко к словам своим кулак да плеть прикладывал. Жесток был купчина и оправданье своим поступкам находил:
— Царь Петр, бывало, кулаком не брезговал, почем зря бояр колошматил, а чего уж вам, смердам, спускать?
Купец не прощал даже малейшей провинности дворовых, а уж его, Ванькин грабеж, и вовсе не простит. Всего скорее он заставит Митьку Косого забить его до смерти, и в полицию передавать не станет, своей рукой расправится, а полиции скажет: «Проучил маленько, а вор оказался квелым, кто ж его ведал, что ноги протянет».
Вот и погулял ты, Ванька, на волюшке, вот и походил среди корешков самого Камчатки. Сам виноват. Не наказывал ли Камчатка лечь на дно, никуда не высовываться? Так нет, решил чуток прогуляться, а конные холопы Филатьева тут как тут. Уму непостижимо: Москва велика, а холопы оказались именно в Козьем переулке. Но того быть не должно. Тут без наводки не обошлось.
И тут Ваньку осенило: солдат Гришка Порфильев. Не он ли сказал, что «как запью, становлюсь дурак дураком. Ради чарочки готов всех дружков раздолбать». Вот и раздолбал, сучий сын!
Ваньку охватила такая злость, что он был готов разорвать на куски Гришку.
