Цоржи прямо кипел весь от гнева. Своей пухлой рукой он вкатил Буяну увесистую пощечину. Буян не выдержал и разрыдался. А лама все кричал и кричал, размахивая листком.
— Позор! Твой единственный сын таит на груди бумагу, пропитанную лжеучением Народной партии, словно талисман какой! Вот послушай, что здесь написано: «Да здравствует свобода монгольского трудового народа!» А, каково? Эти слова против всемогущего Будды, его любви и милости ко всему сущему, против установленных богом порядков!
Взгляд Сэнгэ упал на застывшую в дверях Чимэддолгор с полным ведром молока в руках.
— Откуда этот безбожный листок? — сердито спросил он ее.
Жена в ответ только пожала плечами.
— Теперь, когда мерзость безбожного учения коснулась вас, ждите беды. Вы можете остаться без скота, стать нищими, побирушками. Горе, горе над вашими головами! — запричитал лама, быстро перебирая четки и нашептывая молитвы.
Слова Цоржи повергли Сэнгэ в уныние. Он мрачно посмотрел на Буяна:
— Откуда ты это принес?
— Из степи.
— А еще чего ты там нашел?
— Больше ничего.
— Как же, скажет он!.. — ехидно заметил Цоржи. — Кто, кроме дьявола, мог подкинуть в степь эту штуку? Все это козни нечистой силы.
— Что делать? Скажите, учитель! — склонился перед ламой Сэнгэ.
— «Что делать, что делать»!.. Сейчас же уничтожь этот несущий несчастье портрет! — И он снова бросил листок Сэнгэ.
Тот схватил бумагу и тотчас кинул на горячие угли тагана́.[14]
Но тут встрепенулась молчавшая до сих пор Чимэддолгор.
— Зачем ты оскверняешь домашний очаг, а?
Сэнгэ спохватился и, обжигая пальцы о раскаленную золу, выхватил листок из печки.
— Верно говоришь, верно… — запричитал Цоржи. — Жечь такую нечисть в очаге, который заложили еще твои предки? Какая же ты скотина, Сэнгэ, нет, хуже скотины!
Сэнгэ промолчал, а Чимэддолгор схватила листок и выбежала из юрты. Когда она вернулась, в руках ее уже ничего не было.
Буян продолжал всхлипывать. Но на сердце у него отлегло — какое счастье, что листок не сожгли! Однако беспокойство не покидало его. «Что с портретом? Куда это мама могла его выбросить?»
Между тем гнев ламы утих. Он милостиво принял из рук Чимэддолгор большую пиалу парного молока и принялся с шумом отхлебывать из нее. На Буяна никто уже не обращал внимания. Он тихо вышел за дверь и сел в тени юрты, прислушиваясь к разговору между родителями и ламой. Потом Цоржи пошел к себе — пришло время послеполуденного отдыха.
Дождавшись ухода ламы, Буян вернулся в юрту. Мать налила ему молока.
