— Давай меняться?
Буян покачал головой.
— Не хочу.
— А если в придачу кусок а́рула?[13]
— Все равно не пойдет. — И Буян выдернул из рук Цолмона листок с портретом.
— Подумаешь, воображала! — обиделся Цолмон. — У меня зато цветная картинка, а у тебя просто человек нарисован.
Надувшись друг на друга, приятели молча вернулись к овцам и также молча погнали их в хотон.
— Буян! — завидев сына, закричала Чимэддолгор. — Иди сюда! Помоги подоить коз!
Буян подбежал к матери и сразу же показал ей свою находку.
Чимэддолгор бросила на портрет беспокойный взгляд.
— Это кто такой? Откуда? — с явным испугом спросила она. — Никогда не видала, чтобы портреты могли печатать. Надо показать Цоржи-бакши, понял?
— А он знает этого человека?
— А как же! Ему да не знать. Он все знает: ведь он бывал в Тибете, всю страну изъездил.
Буян насупился: он побаивался Цоржи, пронзительного взгляда его маленьких косых глаз. Но когда, поймав среди коз матку и обхватив ее за шею двумя руками, он притащил козу к Чимэддолгор, Цоржи-бакши собственной персоной был уже тут. Его надменная поза, руки, заложенные за спину, не предвещали ничего хорошего.
— Ну-ка, Буян, покажи учителю свой листок, тот, что я видела, — ласково сказала мать.
— Если нашел чего — показывай! — грозно потребовал Цоржи.
— Покажи, покажи, сынок, не таись, — настойчиво повторяла Чимэддолгор, принимаясь доить козу.
С замирающим сердцем Буян расстегнул рубашку и вытащил спрятанный на груди заветный листок. Внимательно поглядев на портрет, лама вдруг изменился в лице и с яростью стукнул Буяна янтарными четками по голове.
— У, чертово семя! — закричал он. — Несчастье хочешь на нас накликать?
Буян покраснел до корней волос и схватился руками за голову. Он чуть не расплакался от обиды и боли.
— Я так и знала, что это какая-то напасть, — всполошилась Чимэддолгор. — Хорош сынок, нечего сказать! Сунул мне под нос бумажонку и опять спрятал!
Она поднялась с коленей и, подхватив ведро с молоком, заспешила в юрту.
А Цоржи схватил Буяна за ухо и поволок за собой.
— Эй, Сэнгэ! — загремел он прямо с порога.
Сэнгэ дремал в глубине юрты. Он тотчас проснулся и сел на кошму, протирая глаза.
— На, полюбуйся, что твой сынок носит за пазухой! — продолжал бушевать Цоржи, швырнув листок прямо в лицо Сэнгэ.
Сэнгэ повертел портрет перед глазами.
— Бакши! Кто это? — с тревогой спросил он монаха.
— Плохой человек! Дурное предзнаменование! Вот увидите, быть теперь беде. Этот человек из далекой страны! Безбожник! Красный русский! Вот он кто!
