Как бы устыдившись, он оторвал взгляд от газеты и, уставившись в пустоту, заставил себя думать о смерти Лино, чего до сих пор всегда инстинктивно избегал. Газетная заметка была написана в обычном стиле хроники, и этим могли объясняться безразличие, равнодушие, испытанные Марчелло при ее чтении. Но события, восстановленные в памяти, были яркими и зримыми и, значит, были способны вызвать в его душе прежний страх, если он еще сохранился. Поэтому, покорно следуя за памятью, которая, словно неумолимый и беспристрастный поводырь, повела его во времени вспять, Марчелло мысленно проделал тот же путь, что когда-то ребенком: первая встреча с Лино на бульваре; желание иметь пистолет; обещание Лино; посещение виллы; вторая встреча с Лино; педерастические приставания шофера; Марчелло целится; Лино, стоя на коленях у кровати, кричит, театрально раскинув руки: "Убей меня, Марчелло… пристрели как собаку!"; Марчелло стреляет, словно повинуясь; мужчина падает на кровать, чуть приподнимается и замирает, завалившись на бок. Исследуя происшедшее деталь за деталью, Марчелло заметил, что равнодушие, с которым он воспринял газетную заметку, укрепляется и растет. В самом деле, он не только не испытывал ни малейших угрызений совести, но ее неподвижную поверхность не всколыхнули даже чувства сострадания, обиды или отвращения по отношению к Лино, чувства, которые так долго были для Марчелло неотделимы от этого воспоминания. Короче говоря, он ничего не ощущал, и душа его была столь же безучастна перед этим далеким воспоминанием, как импотент, лежащий рядом с обнаженным, вызывающим желание женским телом. Марчелло радовало собственное безразличие — несомненный знак того, что между мальчиком, которым он был, и молодым человеком, которым стал, не было никакой связи, даже косвенной, даже самой слабой. Закрывая папку и вставая из-за стола, Марчелло снова подумал, что и вправду стал другим, и, хотя память его была в состоянии механически воспроизвести то, что произошло в далеком октябре, на самом деле все его существо, до самых потаенных уголков, об этом уже забыло.
Не спеша он подошел к стойке и сдал папку библиотекарше. Затем, держась в излюбленной своей манере, сдержанно, с чувством меры и сознанием собственной силы, вышел из читального зала и стал спускаться по лестнице в вестибюль. Выйдя на залитую светом улицу, он подумал, что ни газетная статья, ни воспоминание о смерти Лино не вызвали никакого отклика в его душе, и тем не менее недавнее воодушевление прошло. Марчелло припомнил ощущение, возникшее у него, когда он листал страницы старой газеты: словно под снятыми бинтами оказалась зажившая рана. Он подумал, что под гладкой кожей, возможно, тлеет прежняя инфекция в форме скрытого, невидимого нарыва. Предположение его было верно, и в этом Марчелло убедило не только то, что облегчение, испытанное им, когда он увидел, что смерть Лино ему безразлична, было мимолетным, но и то, что легкая, мрачноватая меланхолия, подобно прозрачной траурной вуали, отделяла его от реальности. Словно воспоминание о случившемся с Лино, хотя оно и растворилось в мощной кислоте времени, заволокло необъяснимой тенью все его мысли и чувства.
