И дальше Вяземский сразу, что называется, берет быка за рога и начинает рассказывать, «что молодой Геккерен ухаживал за г-жой Пушкиной» и что по этой причине дело в конце концов дошло до столь трагической развязки. Но с какой целью столь подробно излагается именно эта версия? Вяземский ее не скрывает: необходимо отмести все другие догадки и ложные истолкования причины гибели поэта. Автор письма не только указывает на широкое распространение этих «догадок», но и характеризует их как порождение «людского невежества и злобы». Злобы к кому? Уж не к поэту ли? Полноте. Тогда зачем предварять констатацию факта хождения в обществе «злобных» версий подробным перечислением благодеяний императора по отношению к поэту, его вдове и детям? Создается впечатление, что Вяземский более всего обеспокоен сохранением «доброго имени» царя в этой истории. Это впечатление усиливается, когда при дальнейшем знакомстве с текстом письма читатель сталкивается с такими, на пример, перлами: «горе смягчалось тем, что государь усладил последние мину ты жизни Пушкина и осыпал благодеяниями его семью. Не один раз слышал я среди посетителей подобные слова: «Жаль Пушкина, но спасибо государю, что он утешил его». Однажды, едучи в санях, я спросил своего кучера: «Жаль ли тебе Пушкина?» – «Как же не жаль? Все жалеют, он был умная голова: эдаких и государь любит». Было что-то умилительное в этой народной скорби и благодарности, которые так непосредственно отозвались и в царе, и в народе».
Любопытно, что Вяземский счел уместным приложить к своему письму экземпляр анонимного диплома, полученного на его адрес. Ознакомившись с текстом этого документа, великий князь безошибочно понял, на какую тайну и на какие «ложные истолкования» прозрачно намекает Вяземский.
Текст анонимного диплома по каналам Третьего отделения стал известен после смерти поэта и самому императору. Судя по всему, Бенкендорф одновременно передал Николаю I и диплом, и не отправленное Пушкиным письмо от 21 ноября 1836 г. Текст диплома взбесил царя, а версия Пушкина о виновности во всей этой интриге Геккерна-старшего была им безоговорочно принята на веру. На это обстоятельство обратил внимание еще П. Е. Щеголев[19]. Вообще император в последуэльные дни проявляет большую нервозность. Сначала очень беспокоится, чтобы Пушкин умер «как христианин» (передает через доктора Арендта умирающему Пушкину это наставление с одновременным обещанием обеспечить семью поэта); затем с явным облегчением во всех своих письмах отмечает, что Пушкин умер «как христианин». Что скрывается под этой навязчивой мыслью императора? Неужели он был так обеспокоен благолепием Пушкина перед смертью? Или боялся, что смертельно раненный поэт раскроет некую тайну, о наличии которой постоянно упоминали и Вяземский, и Соболевский, и многие, близко знавшие Александра Сергеевича? Тело Пушкина еще не было предано земле, а Николай Павлович начинает рассылать объяснительно-оправдательные письма. 3 февраля 1837 г. пишет сестре Анне в Гаагу и брату Михаилу, на следующий день князю Паскевичу. Текст приблизительно один и тот же. Брату: «Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие
