Теперь Пушкин реанимирует эту заготовку. Но в январе ситуация принципиально изменилась в связи со второй встречей царя и поэта.
После встречи 25 января 1837 г. с царем Пушкин фактически подписал себе смертный приговор. Узкий круг друзей, собирающийся за обедом и чаепитиями в Зимнем дворце, определил, что Геккерну не надо отказываться от дуэли; но в силу его малых талантов в стрелковом деле вызов надо перевести на «сына», справедливо считавшегося великолепным стрелком еще во время своей службы о Франции. С Пушкиным пора кончать. Сколько можно терпеть его вызывающее поведение. Вот только один вопрос: можно ли с точки зрения дуэльного кодекса корректно осуществить перевод вызова с отца на сына? Для решения этого щекотливого вопроса Геккерна отсылают к графу Строганову как к непререкаемому знатоку правил и традиций организации дуэлей. Тот находит какую-то зацепку, разрешающую подобный вариант перевода дуэли.
О том, что события развивались именно так, свидетельствует сам Геккерн в письме барону Верстолку от 11 февраля 1837 г. В этом письме он выгораживает себя перед начальником, сильно передергивает, но все равно постоянно проговаривается, что легко заметить внимательному читателю. Вот это письмо.
«Не знаю, чему следует приписать нижеследующее обстоятельство: необъяснимой ли ко всему свету вообще и ко мне в частности зависти (Геккерн в одной полуфразе неотъемлемо причисляет себя к свету и объявляет Пушкина завистником, изгоем этого самого света. – Н. П.) или какому-либо другому неведомому побуждению, но только во вторник, в ту минуту (!), когда мы собрались на обед к графу Строганову, и без всякой видимой причины я получаю письмо от г. Пушкина. (Невероятные совпадения в духе Агаты Кристи, а главное – зачем эта, казалось бы, ненужная деталь – «на обед к графу Строганову»? Это «ружье на стене в первом акте» выстрелит в конце письма.) Мое перо отказывается воспроизвести все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это подлое письмо.
Что мне оставалось делать? Но, во-первых, общественное звание, которым королю было угодно меня облечь, препятствовало этому; кроме того, тем дело не кончилось бы. (В этом «кроме того» отчетливо звучит, что «общественное звание» не так уж категорически препятствовало дуэли барона Геккерна. Поэтому он придумывает другие аргументы.) Если бы я остался победителем, то обесчестил бы своего сына (чем?); недоброжелатели всюду бы говорили, что я сам вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором мой сын обнаружил недостаток храбрости
