Он бы удрал в деревню, но отец тотчас книгу из кофра достал, которую прятал туда на ночь, и велел дальше читать.
– Не тараторь только, чтоб я все как нужно понял, – потребовал отец.
– На чем это я остановился? – спросил Владек.
– Дык ведь я заложил страницу, – сказал отец, устраиваясь поудобнее на сундуке в кухне.
Она в одежде легла на кровать. По потолку ползали жирные мухи, поблескивая перепоясанными желтоватыми брюшками. Одна из них оторвалась вдруг от балки и, сделав небольшой круг в воздухе, села на самую середину липучки.
– Вот тебе, чертовка! – обрадовалась Марта.
Муха жужжала невыносимо. А потом попыталась любой ценой вырваться из ловушки. Лапки вязли в липкой мази. Она ползала взад и вперед, взад и вперед, от одного к другому краю клейкой ленты.
– Ну ты и настырная, – покачала головой Марта.
Она встала с кровати и, осторожно взяв муху за крылышки, помогла ей освободиться.
– Лети, я дарю тебе жизнь!
Она подошла к окну. Люди возвращались с сенокосов. Бабы о чем-то судачили, но, заметив Марту в окне, вдруг умолкли.
Чуть погодя одна из них сказала:
– И чего она с этими деньжищами делать-то будет?!
Марта сняла с вешалки плащ и вышла на дорогу.
Смеркалось. С лугов тянуло вечерней прохладой, смешанной с запахом скошенной травы.
Через час отец закрыл глаза, и голова у него стала падать на грудь, а когда Владек замолчал, он тут же встрепенулся:
– Ты чё остановился? Я слушаю.
Владек вздохнул и принялся читать дальше.
Марта дошла до мостика, за которым простирался луг Гженготов. Только их участок не был еще весь скошен. В некоторых местах трава доходила ей до пояса. Толстые стебли цеплялись за плащ и обвивались вокруг ног. Она легла на землю, закинув голову. И ощутила запах придавленного вереска. Солнце начало светить прямо в глаза, поэтому ей пришлось крепко зажмуриться. И все стало красным, оранжевым, золотисто-пурпурным от солнца. А над ней лицо Inglés… и тяжесть тела и его руки… Она встала, стуча зубами, в помятом, намокшем от росы плаще. Почему? Почему она по-прежнему одна?
Они читали до полудня, потом Владек растянулся на лавке и сказал:
– Шабаш!
– Сегодни надось закончить, – запыхтел отец.
– Дык мы уж закончили.
– Как это закончили? – раскипятился отец. – А нука, прочти последнее предложение.
– «Он чувствовал, как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю».
– И пишет «конец»? – спросил он, не веря сыну.
– Не пишет, но есть черточка. Оно и так понятно, что конец.
– А это отчего ж?
