– Приезжаю однажды из нашего алабушевского санатория, я там электриком работал. Мама твоя в слезах, нет Кеши, пропал! Вот только что был, она лежала, слышала, как играл досо́чками. Может, минутку-другую вздремнула, а очнулась – нет сына, исчез.
Мы туда, мы сюда! В подклеть, во двор – нет Кеши. Бежать на улицу – по дворам, по соседям? Разумом вроде бы охватываем – надо, а чувство не пускает. Чувство даже против того восстаёт, что мечемся туда-сюда.
Сели рядком на кровать, мать в расстройстве, мол, не мог он, то есть ты, Кеша, выйти из избы, дескать, неподъёмная дверь для твоих маленьких сил. Невидяще уставились в полусферу, выстроенную из досо́чек , а в голове у нас мысли одна хлеще другой – маленький-то маленький, а вдруг доступно ему открывать и закрывать запоры? Тогда не сидеть надо, а бежать по дворам, по соседям. Спасать ребёнка, как бы не упал в какой смертоносный колодец. В общем, изнутри подмывает – сил нет. Но и чувство охладилось и отвердело, как сталь. Норовлю подняться, а ноги не слушаются.
Допустим, что побежим, оповестим людей, но тогда хошь не хошь, а объяснять придётся, что ребёнок-то не простой, особенный, как говорится, с Звёздным Ключиком . Вот и выдашь его и навсегда лишишь детства, потому как для младенческого организма нет тяжести более неподъёмной, чем его необъяснённая особость. А вдруг он не где-нибудь, а рядом?
Словом, всякие мысли – калейдоскоп. Однако сидим, словно окаменели. И вдруг, прямо из воздуха, мелкими-мелкими точками, как бы из стягивающихся между собой песчинок или капелек, – ты, сынок, вырисовываешься посреди выстроенных тобою досо́чек. Всё плотней, плотней становишься. Будто кто-то невидимый наводит на резкость изображения и пододвигает тебя к нам всё ближе, ближе – стоп. Вот он ты весь – живой, здоровый.
Мы с матерью разом кинулись – Кешенька! А ты – рад-радёшенек, глаза светятся, вскочил, показываешь на сферу из досо́чек – сейчас там, у ручейка, ты вместе с девочкой посадил лесной цветочек.
– Какой цветочек? Ах, звёздный ты наш! – смеясь, воскликнула мама и давай кружить с тобой по горнице.
Отец опять весело засмеялся, переживая событие давних дней, и Кеша тоже обрадовался – он помнил тоненькую, как прутик, девочку и синюю-синюю луковицу цветка, которую вместе они высаживали. И хотя во власти воспоминаний отец всё ещё улыбался, но в улыбке уже была и грусть.
Какое-то время он молчал, собираясь с мыслями, а когда продолжил, в повествовании вновь зазвучали нотки отчуждённости.
