, но, видимо, бабушка ошиблась.
Отец, глубоко вздохнув, задумался. Кеша напомнил отцу:
– А что же этот старец в длинных одеждах, если вы скрывали обо мне, как он узнал?
– Ах да, – спохватившись, отозвался отец. – Тут виною не старец (мы называли и называем его Досточтимый Отец ), а ты, сынок.
– Я? – удивился Кеша.
– Да, – подтвердил Иннокентий Иванович.
Голос его внезапно осел, и Кеша подумал, что отстранённость не так-то легко даётся отцу – она всего лишь способ, касаясь сокровенного, не соприкасаться с ним. И Кеша решил, что больше не будет задавать вопросов, потому что вопросы слишком уж ранят отца.
Между тем отец продолжал:
– Дело в том, сынок, что, играя с досо́чками , ты до того увлекался, что, выстраивая игрушечные дворцы, засыпал в них. Я переносил тебя на кровать, а просыпаясь, ты рассказывал маме о своих чудесных снах: горах, лесах и реках, о каких-то цветочных людях. Мы радовались твоим рассказам, потому что считали их воздушными замками из твоих снов. Наша радость подогревалась мыслью, что благодаря досо́чкам найден верный способ направить твоё воображение в область снов. Чтобы впоследствии ты думал о своих возможностях не более как об иллюзиях. Мы очень хотели, чтобы ты был обычным человеком, мы не хотели тебе тех страданий одиночества, что испытывали сами в общении с людьми. Это горько, очень горько сознавать, что мир не такой, каким мы его видим, что он был и всегда будет только таким, каким мы его чувствуем. Но сверхчувственное восприятие – удел немногих. Мы не в состоянии объяснить ни себе, ни кому бы то ни было – что, как, и почему? Мы это умеем, мы это чувствуем – и всё. Мы одиноки, мы песчинки, занесённые в этот мир из глубин времени.
Отец замолчал. От его отстранённости не осталось и следа. Кеша и сам чувствовал, как горит лицо, как громко бьётся сердце.
– Папа, – сказал Кеша. – Может, не надо, может, в другой раз?
– Нет-нет, отчего же? – возразил отец. Они оба знают, что время пришло.
Он помолчал. Кеша почувствовал, что отец теперь даёт время успокоиться ему.
– А ты знаешь, сынок, с этими досо́чками вышла такая чепуха, что мы с мамой едва не лишились чувств, и всё благодаря тебе.
Отец неожиданно засмеялся. В ответ и Кеше стало неудержимо весело. Может, потому, что отец опять вынул носовой платок и, не торопясь продолжить повествование, вытер выступившие слёзы. Он всегда так делал, когда собирался рассказать что-нибудь по-настоящему забавное.
– Приезжаю однажды из нашего алабушевского санатория, я там электриком работал. Мама твоя в слезах, нет Кеши, пропал! Вот только что был, она лежала, слышала, как играл
