Ему припомнилась не столько болезнь её, сколько ласковость, с какою она угождала ему, позволяя извлекать из-под подушки непременно то, что подсказывало его воображение. Например, шоколадные конфеты «Ласточка» с нарисованными тёмно-синими ласточками на полупрозрачных фантиках, которые они вместе разворачивали, и мама шептала на ухо, что это синяя птица счастья. И ещё она говорила ему, что он Звёздный Ребёнок, их Звёздный Спас , но об этом не надо никому рассказывать. Иначе ангелы, которые принесли им свои подарки, могут обидеться и унести их куда-нибудь далеко-далеко.
Разговор с отцом произошёл на следующий день. Кеша лежал за занавеской в передней. В просвете занавесок ему хорошо было видно место (белый круг прямо под электрической лампочкой), на котором стоял отец. Непонятно по какой причине, но над лампочкой не было обычного стеклянного абажура, охваченного параллельными линиями колец, выполненными золотистой краской. Этот стеклянный абажур висел всегда, наверное, поэтому привиделся белый круг. И вдруг Кеша вспомнил – нет, не всегда. Но, кажется, ещё прежде этой мысли вспомнился загадочный старец с жезлом в руке, даже не старец, а его полная скрытой горечи речь.
«Вся наша беда в том, Иннокентий Иванович, что мы боимся своей победоносной силы. Всё тормозим, тормозим, ладно бы только себя, за детей взялись, а новый человек, человек индиго, и новое небо уже здесь, с нами, но мы не понимаем своего счастья».
Да, конечно, тогда абажура не было. Загадочный старец стоял прямо под электрической лампочкой, подобно отцу в просвете занавесок, наверное, поэтому старец и вспомнился с капюшоном на голове и жезлом в руке, которым коснулся его темени.
«А теперь ступай, отдохни, поспи».
И ещё вспомнилась строгость, даже сердитость старца.
«Возьмите эту вещицу. Положите в короб с досо́чками , она его».
Кеша невольно вздрогнул, но не потому, что слова старца прозвучали уж очень явственно, а потому, что, отодвинув занавеску, в пространство передней вошёл отец.
– Извини, сынок, ты не против?
Кеша поспешно подвинулся, уступая место, чтобы отец присел на кровать. И он присел. И сразу достал носовой платок. Промокнул бисеринки пота. А потом стал мять его, стараясь подавить волнение, которое с каждой секундой молчания лишь нарастало.
– Понимаешь, сынок, этот апельсин, перевязанный красной ниткой, – откуда он?
Кеша подтянул ноги, сел, опершись на спинку кровати.
– Я сам хотел спросить у тебя – откуда он?
