— Я люблю тебя! Ты не понимаешь…
— Нет. Через месяц ты обнаружишь, что я для тебя слишком стара, что со мной трудно, что я слишком сложна, хрупка, требовательна, хочу, чтобы ты вынес мусор, настелил паркет — и тогда ты, придумав несколько причин и извинившись на прощанье, заберешь зубную щетку и уйдешь, а я останусь здесь совершенно сломленная, без единого друга, потому что вместе с любимым, который меня бросит, меня бросит и самый лучший друг. Теперь ты понимаешь?
— Нет, не понимаю! Ты считаешь, что я такой?! Что я могу уйти, сбежать, бросить? Хорошо же ты меня знаешь! Ты несешь вздор! Это ты сейчас придумываешь причины и дурацкие отговорки. — Он встал с дивана и вышел из комнаты. Слышно было, как он зашел в туалет. Съежившись на диване, я думала о том, что теряю его. Он уйдет, он уйдет, — стучало сердце.
Он вернулся, надел кроссовки и посмотрел на меня.
— Я ухожу.
— Не уходи. Потерять тебя тяжелее, чем сохранить…
Но он открыл дверь, бросил на меня печальный взгляд и вышел.
В семь утра я одиноко шла по коридору терапевтического отделения больницы «а-Шарон». У двери палаты на белом деревянном стуле сидел усталый полицейский. Дедушка, лежа на кровати, читал газету «а-Арец» — единственное, что ему осталось после закрытия «Давара»[27]. Его длинные белые волосы были стянуты черной резинкой.
— Майн гот! — воскликнул он, увидев меня. — Во что ты опять вляпалась?
Я обняла его, вдохнув знакомый запах.
— Пойдем, погуляем, — предложила я. — Тебе ведь можно?
— А кого я буду спрашивать?! — вспыхнул грозный Макс, а сам уже облачился в свое серое зимнее пальто, висевшее на двери, и пошел рядом со мной вдоль коридора, выкрашенного светло-зеленой краской, в задний дворик больницы.
— Так что же с тобой произошло, Габиляйн? — спросил он, едва мы успели сесть на зеленую скамейку.
— Сначала ты расскажи, что от тебя нужно было Саре Курт. Шамир едет сюда, и у него к тебе миллион вопросов. Тебе придется мне всё рассказать, дедушка! Дело принимает серьезный оборот!
— Сара? — он усиленно наморщил лоб. — Нет, не знаю. — Он поднял воротник и притворно закашлялся.
— Сара — это дочь Веры-Леи Курт, — не отставала я, пока он продолжал кашлять. — Она звонила мне несколько недель назад. Хотела поговорить с тобой.
Не отвечая, он страдальчески уставился в стену перед собой.
Я извлекла решающее оружие:
— Якоб знает, кто это. Что ты будешь делать, когда он заговорит?
— Якоб сумасшедший! Кто ему поверит?
— Деда, я же знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты ее знаешь! — подластилась я. — Что ты от меня скрываешь? И почему все вдруг заинтересовались твоей коллекцией картин?
