Дерзкие и сильные враги.
И напрасно бледный Пепеляев
Целовал чужие сапоги.
Я запомнил те слова расплаты,
Одного понять никак не мог:
Почему враги, как все солдаты,
Не берут сейчас под козырек.
Что ж, считать загубленные души,
Замутить прощальное вино?
Умереть на этой белой суше
Мне, наверно, было суждено.
Думал я, что грозная победа
Поведет тупые корабли...
Жизнь моя, как черная торпеда,
С грохотом взорвалась на мели.
Чья вина, что в злой горячке торга
Я не слышал голоса огня?
Полководцы короля Георга
Продали и предали меня.
Я бы открывал архипелаги,
Слышал в море альбатросов крик,
Но бессильны проданные шпаги
В жирных пальцах мировых владык
И тоскуя по морскому валу,
И с лицом скоробленным, как жесть,
Я прошу: "Отдайте адмиралу
Перед смертью боевую честь..."
И теперь в груди четыре раны.
Помню я, при имени моем
Встрепенулись синие наганы
Остроклювым жадным вороньем.
III
Наибольшее количество страниц в деле представляют протоколы допросов самого молодого и, может быть, самого талантливого из "Сибирской бригады" Павла Васильева. Интерес ОГПУ к нему и его творчеству скорее всего объясняется тем, что Павел Васильев принадлежал одновременно как бы к двум оппозиционным коммунистической идеологии поэтическим ветвям - с одной стороны, к молодой вольнице сибиряков, а с другой - к группе крестьянских, истинно народных поэтов, объединившей Николая Клюева, Сергея Клычкова, Ивана Приблудного, Петра Орешина.
Допрашивая его, следователи как бы сразу получали информацию по двум направлениям, убивали двух зайцев разом. Вот почему в то время, как все сибиряки прошли два-три допроса, Павла Васильева допрашивали в течение полутора месяцев - с 4 марта по 19 мая 1932 года - семь раз!
Конечно, он сказал на допросах многое. Можно сомневаться в стопроцентной истинности показаний. Может быть, какая-то их часть сформулирована следовательской рукой, но тем не менее следует привести их все-таки в значительном объеме, потому что из признаний Павла Васильева, из характеристик, которые он дает взглядам и убеждениям своих товарищей, вырисовывается объективная картина их отношений к режиму, к политике, к идеологии эпохи.
И не будем строго судить Павла Васильева, памятуя, что в то время ему исполнился всего лишь 21 год.
Выдержки из протоколов допроса от 4.3.1932 г.
"На меня действовало преклонение перед Есениным, сила личности, творчества этого поэта на меня действовала так же, как киплинговская романтика Мартынова. По всему этому я стал пить..."
