После этого налегке отправился в гору по Каланчевке к Красным воротам, домой. Огромная широкая площадь бурлила жизнью. Бабы с детьми, мужики с узлами за спиной, пьяненький солдат с деревяшкой вместо ноги, важный чиновник, вылезавший из «бенца», нищий, конвоируемый городовым, темные личности и фармазоны, шнырявшие в толпе, роскошная дама, которую седоусый генерал подсаживал в сани, запряженные парой сытых лошадей, звон колоколов, доносившийся с высокой колокольни храма во имя Апостолов Петра и Павла, трамвай, весело бегущий по рельсам, разрезавшим площадь надвое, — это был его город, его Москва.
Минут десять неспешного хода, и он вошел к себе в квартиру по Садовой-Спасской, 19.
На звонок дверь распахнула горничная Анюта. После мгновенной паузы она завизжала:
— Барин, барин приехал! Радость какая!
Казалось, Анюта обезумела от счастья. Она бросилась к Соколову, пытаясь поцеловать ему руку.
Он оторвал ее от пола и поцеловал в пунцовые пухлые губы.
Оперевшись на дверной косяк, стояла застенчивая кухарка Лушка. Она засиделась в девицах до тридцати с лишним лет, но еще не потеряла женского очарования. Соколов знал, что бывший взломщик Буня, а ныне сторож его усадьбы в Мытищах, ударяет за Лушкой. И дело, кажется, у них идет к помолвке.
Ему радостно было оказаться в родных стенах. Знакомые запахи, родная обстановка, любимые лица — вот она, настоящая жизнь!
Тут же из комнат появилась Мари. Блестя слезами радости, улыбаясь своей очаровательной кроткой улыбкой, она прижалась к его холодной шубе и тихо произнесла:
— Наконец-то, любимый! Мы так по тебе соскучились.
Соколов понял, кто такие «мы». Волна горделивого счастья, которое обычно испытывают мужчины при осознании своего отцовства, прилила к сердцу. Соколов с особой нежностью взглянул на Мари.
Будущее материнство придало всему ее облику какое-то новое очарование, некую таинственность, которую Господь усиливает в женщине в период беременности. Вот и сейчас супруга явилась ему во всей победительной преображенности, во всей торжествующей женской красоте.
— Какая ты красивая, моя девочка! — Соколов легко, словно нечто невесомое, облачное, подхватил Мари на руки и закружил, закружил.
«Господи, прости, что жизнь моя в отношении Мари далеко не безупречна! — с искренним раскаянием подумал сыщик. — Да и вообще моя жизнь далека от святости. Вот и сегодня убил человека… Нет, впрочем, не человека, а преступника, ради денег покушавшегося на мою жизнь».
