Стоя на тонком слое земли, покрывавшем камни у подножия холма, они повернулись и посмотрели на ждущие их мрачные ели, темнеющее в мягком свете дня. Ближе к темному прохладному лесу, вокруг редких ив поднималась стена папоротника, за которой, там где почва была глубже, начинались владения елей и пихт.
Вглядевшись в лес, перед тем как двинутся на юго-запад, они поняли, что идти придется по неровной местности, мимо деревьев-часовых, кренящихся от редких, скользких ото мха скалистых вершин, что уже заранее вызвало у Люка уныние. Еще один день придется петлять по лесу, вскрикивая на каждом шагу от боли. А сегодня они будут двигаться еще медленней, чем обычно. Люк закрыл глаза. Он дошел до ручки раньше времени, и знал это.
Грязная повязка, наложенная Домом, спала с головы почти сразу. Но, по крайней мере, она замедлила первоначальное кровотечение, продолжавшееся несколько часов, пока он был без сознания. Рана проходила над левой бровью, через весь лоб, и терялась в волосах. Она была розового цвета и зияла, как какой-то поперечный рот. Посмотрев в маленькое зеркальце для бритья, ему показалось, что он видел блеснувшую кость. Рана была не меньше пяти дюймов в длину и отчаянно нуждалась в наложении швов.
С помощью последней салфетки из аптечки он промыл рану остатками горячей воды из кастрюли, стараясь не кричать громко при каждом прикосновении. Дом даже не смотрел в его сторону. Потом поместив под грязную повязку марлевый компресс, он осторожно обмотал ее вокруг головы, а Дом закрепил булавкой.
Самое ужасное для Люка было увидеть в зеркальце свое окровавленное, почти неузнаваемое лицо. Воды, которую Дом полил ему на голову, не хватило, и большинство кровавых подтеков так и остались присохшими. Одна половина лица, фиолетовая от синяка, выглядела еще чернее от грязи, покрывавшей кожу до самой шеи. Левое ухо было забито засохшей кровью, и чувствовалось, будто часть головы погрузилась в ванну с водой. Если он выберется отсюда, шрам останется на всю жизнь. Вид окровавленного лица и мысль о жутком белом шраме заставили его почувствовать себя еще более несчастным. Ему стало жалко себя больше всего на свете.
Костыль теперь был у каждого. Дом нашел для Люка какую-то мокрую ветку, и теперь они оба брели, поддерживая свои подрагивающие, израненные тела мертвыми сучьями древних деревьев.
Пока они шли, Люк не мог разговаривать с Домом. Он лишь молча указывал на бреши в лесных зарослях, более-менее пригодные для прохождения и соответствующие выбранной им траектории. В кармане куртки рядом с сердцем он хранил компас. Чаще, чем необходимо, он вынимал его, чтобы убедиться, что следует намеченным им с дерева координатам.
