* * *
Что же заставило Майю вспомнить то неудачное путешествие? Чем эта обстановка театра напомнила ей ту далекую ситуацию? Скорее всего, тусклым освещением. Похожее было в аэропорту. И ей казалось, что именно этот свет действует на нее удручающе и тревожно. Она подумала, что надо бы уйти из этого помещения, раз здесь ей так неуютно. Но только рука ее потянулась к сумке и она уже было привстала, как включился свет и чей-то бодрый голос громогласно произнес:
– Давайте репетировать! Третья сцена второго действия. Леночка, Михаил, на сцену!
И Майя осталась. Как потом выяснилось, к счастью. И первое впечатление, оказавшееся обманчивым, быстро сменилось другим…
Она наблюдала репетицию и приходила в себя от невольно нахлынувшего воспоминания.
– Ой, Андрей Григорьевич! – сказали со сцены. – Мне кажется, кто-то есть в зале.
Андрей Григорьевич обернулся. Майя привстала, извинилась.
– Я зашла по объявлению.
– А! Это хорошо! Подойдите поближе, давайте знакомиться!
Она подошла, присела рядом.
– Перерыв пятнадцать минут, – объявил режиссер артистам и полностью переключился на разговор с Майей.
Артисты недовольно зашептали: «Ну вот, не успели начать, уже перерыв!», но послушно покинули сцену.
По прошествии пятнадцати минут Андрей Григорьевич сказал Майе:
– Давайте продолжим после репетиции. Если вы располагаете временем, конечно…
– Да, да… Я подожду…
За репетицией Майя наблюдала не просто с интересом. Скорее, с упоением. Настолько сцена захватывала ее, настолько будоражила кровь, что она готова была сыграть все роли, представляя себя на месте то одного, то другого героя. Причем ей было неважно: женская роль, мужская… Ей казалось, что она сумеет прожить на сцене любую историю, показать чувства любого персонажа. Да, ближе ей были позитивные герои, но и отрицательные персонажи, которых она наблюдала, вызывали интерес и желание влезть в их шкуру.
После репетиции они довольно долго беседовали с режиссером. Все давно разошлись, а эти двое продолжали неспешный разговор, который давно уже вышел за рамки театральной темы.
* * *
Андрей Григорьевич был человеком зрелым, лет, наверное, пятидесяти пяти-пятидесяти восьми. Одинокий, не слишком ухоженный и совсем не модный, он целиком был погружен в свое театральное царство. Книги, сценарии, репетиции, наброски, творческие вечера занимали все его время и пространство. Казалось, что о самом себе, как о существе анатомическом и физиологическом, он практически не думал. Питался кое-как, одевался небрежно. Его подопечные в буквальном смысле взяли над ним шефство: подкармливали в театральном буфете и на все праздники дарили что-то из одежды. Так, у него появились светлые сорочки, несколько пуловеров, шарф и даже зимняя куртка. К очередной премьере артисты уговорили его пойти на примерку нового костюма. Андрей Григорьевич сопротивлялся поначалу, а потом вынужден был согласиться. Его старый костюм служил ему уже более десяти лет и выглядел совсем уж плохо.
