За терроризм старый полковник был приговорен к смерти, но смертную казнь заменили пожизненной каторгой, и вот уж десять лет он скитался по тюрьмам. Совершенно седой, лет шестидесяти, он, однако, не утратил культурных потребностей. Каждое утро делал гимнастику, перед едой всегда мыл руки, волосы и бороду причесывал и даже имел зубную щетку — предмет, которого на каторге днем с огнем не сыщешь! Он вообще был настолько чистоплотен, что испытывал отвращение к блюдам, приготовленным другими, и так же неприятно было ему чужое прикосновение. Лучше казнь, говорил он, чем мучительная жизнь в вечной грязи. Старика уважали, и хотя он получал обыкновенное арестантское довольствие, ему разрешалось готовить себе на кухне начальника тюрьмы.
В ходе разговоров с другими политическими у меня закралось подозрение, что к беде полковника, возможно, причастен N.N. В конце концов, я так прямо ему и сказал. Тогда он сбросил маску и, хотя не признался открыто в убийстве сына полковника, отозвался об этом деле столь цинично, что никаких сомнений у меня не осталось. Он назвал полковника старым дураком, который сделал то, что, собственно, должен был сделать его сын, — а именно убил жандарма. Шпион, а его сын и был таковым, всего лишь получил по заслугам, и партия гениальным способом, через отца, достигла своей цели. От полковника эти обстоятельства, к счастью, остались сокрыты, он всегда был отшельником, да и в Алгаче держался особняком.
Я сумел установить, что покушение на Архангельского подготовил опять-таки N.N., причем привлек он к этому только поляка и самого нападавшего, других же политических только подзуживал против начальника тюрьмы, приписывая ему намерения, которых он никогда не имел. Таким же манером N.N. пьггался действовать и с самим Архангельским и в известной степени сумел втереться к нему в доверие.
Нападавший был человек крайне нервозный и легко возбудимый, издавна слепо преданный N.N., и N.N. сумел представить ему инцидент с поляком в ложном свете.
N.N. имел натуру аморальную, склонную к интригам, одолеваемую жаждой властвовать и играть первую скрипку. Из всех политических в Алгаче он единственный жаждал личной власти. Все прочие народники были идеалисты и мечтали об уничтожении существующего строя, но не о личной диктатуре. Тогдашние террористы с их идеями стали первыми жертвами большевизма.
Устранить алгачские недостатки, выявленные в ходе моего дознания, оказалось несложно, а как это сделать, подсказали сами политические. Во-первых, их не устраивало пищевое довольствие в том виде, в каком его выдавали, хотя было оно вполне хорошее и обильное. Они предпочли бы получать надлежащие продукты в более концентрированной форме, так как их желудки не принимают сразу такие большие порции, а потому вскоре их опять одолевает голод. Помочь этому горю было легко — для политических стали варить в отдельном котле, и жалобы прекратились.
