Через сорок пять минут Грейс спустила грязную воду в кухонной раковине и в сотый раз посмотрела в окно — домик на дереве был неразличим в темноте.
Предстоящий разговор вселял в нее такой ужас, что у нее сводило желудок.
Как же ей с этим справиться?
— Это последняя, — сказал Брент, вытирая единственную оставшуюся тарелку.
Они были одни на кухне и стояли бок о бок у раковины. Все разъехались в шумной спешке, а родителей Грейс Брент выпроводил, взяв в руки кухонное полотенце и велев им идти отдыхать. Бенджи от усталости едва держался на ногах, поэтому полчаса назад отправился спать.
Брент остался с Грейс наедине, но разговор не клеился — скорее это был его монолог.
Он поставил сухую тарелку на полку, подошел к Грейс сзади и начал массировать ей плечи, пытаясь снять напряжение. Брент смотрел в сторону домика на дереве, рассеянно разминая узелки зажатых мышц, упираясь подбородком в ее макушку.
— Хочешь, я сам поговорю с ней?
Грейс вышла из полузабытья. Было так приятно опереться на него, ощутить спиной его тепло, но это не давало ей права перекладывать ответственность на его плечи, как бы ей того ни хотелось.
— Нет. Я сама. — Она произнесла это так, словно готовилась выйти на расстрел.
— Я серьезно. Иногда проще разговаривать с тем, кого не так хорошо знаешь.
Грейс хотела уступить. Очень хотела. Переложить этот груз на кого-то другого. Имела ли она право на это?
— По крайней мере, позволь мне попытаться. Вдруг мне удастся растопить лед.
Грейс почувствовала, как ее захлестывает волна благодарности и облегчения от того, что можно наконец расстаться с принципом «Я должна делать все сама».
— Хорошо, — произнесла она, отстраняясь от него.
Через несколько минут они вышли на улицу и окунулись в прохладу ночи. Грейс порадовалась, что накинула кардиган. Она направилась к старым деревянным качелям, которые висели на дереве позади домика, а Брент стал взбираться по лестнице. Качели тихонько скрипнули, когда она опустилась на них.
Грейс прислонилась щекой к толстой, грубой на ощупь веревке, и в нос ей ударил застарелый запах. Он смешался с витающими в воздухе ароматами жареного мяса и дыма горящих поленьев и перенес ее в детство. Стоило закрыть глаза, и вот ей уже снова пятнадцать.
Столько же, сколько сейчас Таш. Сердце больно сжалось в груди от нахлынувших чувств. Беспомощность, злоба, отчаяние. Всеобъемлющая грусть. Бедная Таш!
