— Похоже, воры (ударение на «ы») мне поганку решили завернуть. Накормили вчера несвежей колбасой.
В камере нас поместилось двенадцать человек: пять «воров» и семеро «политических». Из старой компании нас осталось трое: я, Илья и Зальцман. На этот раз наша перекличка выглядела так:
— Иванкин!
— Здесь!
— Черников!
— Здесь!
— ? — Вертухай смотрит в список и молчит. Потом переводит взгляд на Сашу.
Саша молча кивает.
— Ну все, кажется, на месте, — говорит вертухай с улыбкой. — Идемте на медосмотр.
Провести третьи сутки, ничего ровным счетом не делая, оказалось для меня обременительно. Поэтому я попросился работать на кухню. В связи с нахлынувшим потоком «гостей» поваров явно не хватало.
— Что? — спросил брат. — Крысятничать намылился?
— А чего, — отвечаю, — на хате весь день чалиться? На кругу с ворами дуплиться?
— Ладно, фраер, — говорит Илья, — остынь. Меня-то в долю возьмешь?
В общем, так мы с Ильей стали посудомоями.
Работать на кухне оказалось интересно. Во-первых, можно было заныкать какую-нибудь котлетку, чтобы съесть ее, скажем, утром вместо остывшей пресной каши. А во-вторых, кухня — единственное место, где можно встретиться и поговорить с обитателями всех без исключения хат. Дело в том, что жители разных камер никогда не пересекаются: ни на прогулке, ни в коридорах, ни в столовой. Единственные люди, которые видят и знают всех, — это менты и повара.
Я стоял на раздаче, выдавал миски, наполненные едой, просовывая их в низкое окошко. За стенкой Илья принимал у заключенных пустую посуду и мыл ее. Я взял очередную миску с макаронами и поставил ее на стойку.
— А в тюрьме сейчас макароны! — услышал я знакомый голос.
— Женя, — говорю, — Радист! Мать твою! Ты как?
Я высунулся из окошка, чтобы видеть его лицо. Радист сиял. Теперь он был похож на счастливого Челентано. Для полноты образа ему не хватало только больших солнцезащитных очков. Его рубашка была лихо расстегнута на груди. Он даже каким-то образом успел обзавестись трениками и тапками.
— А в тюрьме сейчас макароны! — повторил счастливый Радист, и мы оба засмеялись.
Не съеденные макароны требовалось утилизировать. Я взял большой чан с объедками и пошел на помойку. Сам. Без охраны. Работникам кухни это разрешалось (вот они — привилегии функционера). Я нес алюминиевую емкость по пустому коридору, когда дежурный крикнул:
— Адвокат к Навальному!
На обратном пути я столкнулся в том же коридоре с человеком. А вот и Навальный, подумал я. Теперь хоть буду знать, как он выглядит.
