Но! Актрисе не спится, как всегда. Она тут же, покидав манатки в сумешку, закрасив засосы на шее и прочие атрибуты недозволенного, а оттого еще более сладкого греха, ныряет в машину и рулит в Выхино раз и навсегда порушить этот круг, и, кроме того, не будь она стерва первозданная, мечтает открыть глаза киношной обслуге на то, как нехорошо воровать чужих мужчин и что за это бывает.
То есть мечтает, как бы между делом вломить той между ее пропитых дряблых щек по первое число. Приезжает. Побоища не вышло. Гримерша уже с утра кого-то где-то малюет. Дверь ей благостно открывает готовый ко всему супруг. Дальше по наезженному кругу: он – она моя жена, ждет моего ребенка, я тебя любил семь лет, а вот теперь ненавижу, ненавижу, будь ты проклята, сучара, я весь седой из-за тебя, никакой молодости, подлюка, одни твои измены; она – я тебя люблю, люблю, но прости, прости; дальше он – ну не надо так, не плачь, у меня сердце разорвется, хватит; звучит Моцарт и плавно стекает к своему помпезному финалу.
Прощаются опять же у ресторана. Там он ее кормит, не стесняясь никого, плевать он хотел на все сплетни – цветок жизни, что с него взять.
Засим надо бы попрощаться с этой темой, запереть на семь замков, чтобы не страдало, не билось, не кровоточило. Любовь, даже хиленькая, так быстро не умирает, и у второй в данном случае предавшей половины тоже.
Нет, конечно, ничем страшным дела эти не закончились. Подозреваю, что мой бывший любимый по-прежнему влачит жалкое существование, и его новая жена вторит ему, так никого и не родив, что естественно для данного пламенного союза двух профессиональных лжецов.
По крайней мере в тот последний раз, когда она мне звонила, видимо ощущая смутную тревогу, голос у нее был пьян и надрывно печален. Зажимая в уголке тонкого рта сигарету, она что-то озлобленное бубнила мне посреди ночи, и музыка преисподней лилась и лилась в морозное осеннее пространство, одевая этот мир в декорации к страшной детской сказке с плохим концом.
* * *
Итак, «злая двуличная сука»… По идее я должна была впасть в неописуемое отчаяние. Произнесен был сей эпитет с торжественной интонацией и наверняка должен был произвести на меня самое ошеломляющее впечатление.
Увы, к моменту описываемых событий я прожила довольно долгую и непростую жизнь и если и относилась к кому-то по-настоящему, то только к автору «злой двуличной суки». Посему на данное замечание я уже никак не прореагировала, криво ухмыльнулась и даже не подумала что-нибудь этакое надерзить в ответ: а ты-то, мол, хрен старый, белый лебедь, что ли?
